Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

– Где сохранить?

– У меня есть склад, – сказал Джек. – Для товарного запаса. Если окажется, что тебе это все не нужно, всегда сможем продать.

– Вы это ради меня придумали? – Мелоди не могла поверить. Ее переполняла благодарность.

– Можем оставить только то, что тебе действительно захочется, – улыбнулся Джек.

Он взялся всем руководить. Надо было составить список, выяснить, что стоит сохранять. Выбрать самое важное.

– Может, подниметесь на второй этаж? – предложила Мелоди. – Заварю нам чаю. Чайник мы пока не упаковали.

Нора и Луиза побежали наверх с Уолтом.

– Как насчет витража в холле? – услышала Мелоди голос Луизы. – Мама любит это окно.

Джек пошел с ней в кухню. Осмотрел помещение.

– Не думаю, что здесь многое стоит сохранять, – сказал он. – Все эти шкафчики семидесятых…

– Джек, – произнесла Мелоди, наполнявшая чайник водой над раковиной. – Не знаю, как тебя благодарить. Это все…

– Это моя работа. Это несложно. Но у мастеров почасовая оплата, так что нужно двигаться побыстрее.

– Это не займет много времени, – сказала Мелоди. Она поставила чайник на плиту, зажгла газ. – Что у вас с Уокером?

Джек пожал плечами.

– Улаживаем дела. Я передал ему свою долю Гнезда, и он доплатил разницу, чтобы закрыть мой долг. Мы продаем дом. Он щедр. Половину я не получу, но мне хватит, чтобы удержать магазин на плаву, пока не разберусь, продавать его или нет. Он позволил мне оставить за собой квартиру.

– Но что между вами? Помимо дел.

Джек сел за кухонный стол. Мелоди подумала, что он похудел, но ему, кажется, лучше, чем в прошлую их встречу.

– Сколько тебе было, когда ты вышла замуж?

– Едва исполнилось двадцать два. Ребенок.

– Мне было двадцать четыре, когда я познакомился с Уокером. Ты знаешь, что я никогда не жил один? Мне сорок четыре, а я никогда не жил один. В первые несколько недель после ухода Уокера я не знал, что с собой делать. Засиживался допоздна в магазине, покупал еду навынос и просто смотрел телевизор, пока не усну.

Мелоди осмотрела кухню. Она уже много недель каждый вечер разбирала на части свою жизнь и заворачивала ее в газеты, чтобы упаковать. Ногти у нее были обломанные и черные от типографской краски; руки и плечи болели от перетаскивания тяжелых коробок.

– Сейчас мне это кажется неплохим вариантом.

Джек посмотрел на нее и кивнул:

– А так и есть. Я как раз об этом. Я скучаю по Уокеру. Жутко скучаю и не знаю, что будет дальше. Но я впервые за всю свою жизнь отвечаю только перед самим собой, и мне это нравится. Я не горжусь тем, что меня сюда привело, но очень стараюсь разобраться, и мне, в общем, нравится, хотя бы отчасти.

Мелоди задумалась о том, каково было бы жить одной – приходить домой вечерами, включать свет в темном доме, и чтобы никто не ждал, что ты станешь рассказывать, как прошел день, не собирался ужинать с тобой, или спорить, что смотреть по телевизору, или помогать убрать со стола. Она не скажет Джеку, как грустно оказалось об этом думать. Наверху послышалось жужжание электрической пилы.

– Очень жаль, если вы с Уокером больше не будете вместе, – наконец сказала она.

– О, я уверен, что очень скоро побегу в слезах в его могучие мясистые объятия. Но сомневаюсь, что он меня примет.

И тут на кухню вошли Уолт и девочки.

– Смотри! – сказала Нора.

В руках у нее был кусок дерева. Мелоди сразу его узнала. Он был из кладовки в коридоре второго этажа, тот самый кусок дверной коробки, на котором она раз в год отмечала рост девочек: красным – Норы, синим – Луизы.

– Это первое, что я попросила, – пояснила Нора.

– Правда? – Мелоди была рада, что Нора решила его забрать, потому что из них двоих более сентиментальной всегда была Луиза. – Отличная мысль.

– Мы начали составлять список, – сказал Уолт. – Посмотри, скажи, со всем ли ты согласна.

Кто-то над ними застучал молотком; в кухне слегка закачался светильник.

Мелоди взглянула на список. Он был обширным. Она не могла представить, что все это – половицы, окна, перила, лепнина – будет лежать у Джека на складе, собирать пыль. Дом, но не совсем; фрагменты, которые не складываются в дом.

– Я ничего не хочу оставлять, – сказала Мелоди.

В кухне воцарилось молчание.

– Смешно, – сказал Уолт и в самом деле рассмеялся, а потом замолчал, увидев, что Мелоди говорит серьезно.

– Я хочу вот это , – Мелоди показала на кусок дерева в руках у Норы, отмечавший, сколько лет они здесь прожили и как выросли девочки; он был покрыт следами пальцев и сер от пыли, потому что она его никогда не протирала, боясь случайно размазать или стереть тщательно проведенные линии с датами над ними. – Это единственное, что я хочу.

Джек пристально смотрел на Мелоди.

– Я не против подержать у себя твои вещи, – сказал он.

– Знаю, – ответила Мелоди. – Давай заберем все, что ты считаешь ценным, и продадим.

– Мелоди, – сказал расстроенный Уолт, – я ничего не понимаю.

– Я вам обоим так благодарна, что вы это придумали. Пожалуйста, не думайте, что я не благодарна. Но – давайте все продадим. Используем эти деньги, чтобы обустроиться на новом месте.

– Ты уверена? – спросил Уолт.

– Совершенно. – Мелоди повернулась к Джеку. – Ты сможешь все это продать и получить комиссионные, так?

– Если ты этого хочешь, то да.

Он был удивлен, но доволен. У него на самом деле не хватило бы места держать все, что, как он предполагал, она захочет сохранить.

– Вы как, не против? – спросила Мелоди Нору и Луизу.

Ей было хорошо, она словно сбросила тяжесть с плеч, она за все отвечала.

Девочки кивнули.

– Мы просто хотели что-то сделать, чтобы тебе стало лучше, – сказала Луиза. – Хотели, чтобы ты была счастлива.

– У меня есть все, чтобы быть счастливой, – улыбнулась Мелоди.

Она даже не была уверена, что понимает порыв, повинуясь которому захотела все отпустить, но решила в кои-то веки не задумываться. Если у тебя есть что-то из дома, это вовсе не то же самое, что «есть дом». После всего случившегося за последний год ничто не осталось прежним, пора было перестать цепляться. И вот так, запросто, она снова почувствовала себя Генералом. Со стороны могло показаться, что их семья отступает, но она лучше знала. Она была Генералом, и если было на свете наступление, то оно выглядело так.

«Это было просто с ума сойти». Когда Матильда потом рассказывала эту историю – а они с Винни рассказывали ее много раз, ведь история «Поцелуя» стала их историей, – после десятого, сотого, тысячного раза она практически ничего не меняла и всегда начинала с одного и того же предложения: « Это было просто с ума сойти ». Как они поехали в Бруклин накануне Дня матери, и поскольку в протезе Винни что-то меняли, он был без руки, что случалось редко. Как Матильда с ним скандалила из-за метро, потому что в тот день у нее особенно разболелась культя и она хотела идти на костылях и волновалась, что они опоздают, и они вызвали машину и, поскольку пробок не было, приехали до смешного рано. Как они пошли пешком, восхищаясь аккуратными кварталами браунстоунов, нарциссами и анютиными глазками в вазонах под окнами, тем, сколько народу гуляло по улицам с колясками, трусило за детьми на велосипедах с учебными колесиками, высаживало цветы на крошечные клумбы вокруг стволов деревьев. Как они наконец решили пойти к Стефани пораньше – посмотреть, дома ли она. Как мужчина стоял на крыльце, смотрел на них так, будто увидел привидение. Как даже с одной рукой Винни поймал Томми О’Тула, когда тот потерял сознание, не дав ему удариться лицом о тротуар и – «Бог знает что еще! – говорила тогда Матильда их вытаращившим глаза детям. – Бог один знает, что могло случиться, ударься он головой. Если бы ваш папа его не поймал? Он бы мог умереть. Даже хуже! Мог бы повредить мозг и уже не стать прежним. Но нет! Ваш папа бросился и – одной рукой! – поймал его за талию и опустил, как будто тот был не тяжелее пакета риса. Взрослый мужчина!»