Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Элефанти впечатлился. Не пекарня, а целая фабрика. Но теперь оба вернулись в двухквартирный дом Губернатора — в верхнюю квартиру, где жил он, пока прелестная дочурка жила в своей квартире ниже, — и Элефанти был готов к серьезному разговору. Один взгляд на дочь открыл ему все, что требовалось знать: если Губернатор и говорит начистоту, толкового плана у него нет.

— Дело, конечно, не мое, — сказал Элефанти, — но твоя дочь что-нибудь знает о… том, ради чего я пришел?

— Иисусе Христе, нет, конечно.

— А зятя у тебя нет?

Губернатор пожал плечами.

— Молодежь нынче живет как хочет, что я в этом понимаю. В былые деньки ирландское поверье гласило, что морские котики на пляжах Ирландии — на самом деле молодые принцы в самом соку, которые вышли из своей шкуры, чтобы стать котиками и жениться на прекрасных русалках. По-моему, она дожидается морского котика.

Элефанти промолчал.

Губернатор вдруг как будто обессилел и обмяк на спинке дивана, закинул голову к потолку.

— Сына у меня нет. Она моя наследница, единственная. Если я ей все расскажу, ума она не лишится, но в деле только напортачит. Не хочу, чтобы она участвовала.

Старик казался неунывающим человеком, но по тону этих слов Элефанти понял, что сейчас открыты все возможности взять дело в свои руки и выгадать себе цену получше — если байка старика вообще чего-то стоит. Губернатор выдохся. Небольшая прогулка до пекарни и экскурсия оставили его без сил.

— Я малость уморился, отдохну на диване, — сказал он. — Но говорить еще могу. Можно начинать.

— Хорошо, потому что я толком не знаю, что ты продаешь.

— Сейчас узнаешь.

— Ну так говори. Это твой праздник. Я уже поспрашивал. Остались приятели папаши, которые тебя помнят. Мать говорит, он тебе доверял, и вы действительно общались. Так что я выяснил, что ты свой. Но у тебя тут отличное предприятие. Это не пекарня. А целая фабрика. Чистое дело. Приносит доход. Зачем подставляться и валять дурака, если уже сейчас считаешь хорошие гинеи? Сколько еще денег тебе нужно?

Губернатор улыбнулся, потом снова закашлялся, достал платок и сплюнул в него. Элефанти видел: сплюнул Губернатор столько, что придется сложить платок пополам, чтобы пользоваться им дальше. «Этот ирландский пайсан [34] Неформальное обращение «земляк, друг» (от ит. paisano). Прим. перев. , — подумал он, — не мощнее, чем выставляется».

Вместо ответа на вопрос старик снова откинул голову на спинку и сказал:

— Этот домик и пекарню я приобрел в сорок седьмом. Ну, вернее, пекарню приобрела жена. Я в том году сидел в тюрьме с твоим отцом. Вот как она нам досталась. Я отложил деньжат. Как они мне перепали, не суть, но сумма была круглая. Пока я мотал срок, оплошал и сказал жене, где они лежат. Однажды она меня навещает и говорит: «Знаешь что? Помнишь ту старую еврейскую пару с пекарней на Гран-Конкорсе? Они продали ее мне задешево. Хотели побыстрее сбыть с рук». Сказала, дескать, не смогла дозвониться до меня, чтобы спросить разрешения. Просто взяла и согласилась. Купила все чертово здание с потрохами. На мою заначку.

Он улыбнулся воспоминанию.

— Рассказала мне об этом в зале для посетителей. Уж я ей устроил. Так вспылил, что охранникам пришлось меня заковать, чтоб я ей шею не свернул. Прошло несколько недель, прежде чем она мне хотя бы написала. А что мне оставалось? Я сижу в каталажке. Она просаживает все наши деньги до пенни — на бейглы. Я был потрясен. Зол как черт.

Он с тоскливым видом уставился в потолок.

— А твоему отцу смешно было. Сказал: «Это разве деньги на ветер?» Я ему: «А мне почем знать? Там сплошь ниггеры и итальяшки».

Он мне: «Они тоже едят бейглы. Напиши жене и извинись».

Я написал, видит бог, и она меня простила. И я по сей день благодарю ее за то, что она купила это место. Благодарил бы. Будь она здесь.

— Когда она скончалась?

— А, уже… я и со счета сбился. — Он вздохнул, потом тихо затянул:

Элефанти заметил, что смягчился, — смягчилась та внутренняя частичка, которую он никогда не показывал миру, которая ослабла, когда вошла со шваброй дочь старика.

— Значит, после этого у тебя осталась чистая совесть? Или только дурные воспоминания?

Губернатор еще недолго таращился в потолок. Казалось, его взгляд прикован к чему-то далекому.

— Она дожила до того, чтобы встретить меня из тюрьмы. Они с моей Мелиссой построили целый бизнес, пока я сидел. Через три года после того, как я вышел, жена заболела, а теперь я и сам малехо занемог.

«Занемог?» — подумал Элефанти. Да судя по виду, старик был готов в любой момент двинуть кони.

— К счастью, Мелисса готова продолжить дело, — сказал Губернатор. — Хорошая девица. С ней бизнес полетит. Мне с ней повезло.

— Тем больше причин не втягивать ее в неприятности.

— Потому и появился ты, Сесил.

Слон кивнул, чувствуя себя неловко. Это имя застало его врасплох. Так его не называли много лет. «Сесил» — детское прозвище от отца. На самом деле его звали Томмазо, или Томас. Свое второе имя он перенял у отца. «Сесил» — отцовская выдумка. Откуда это имя взялось и почему папаша его выбрал, Слон так и не узнал. Это было не просто ласкательное прозвище; это был знак, что отцу и сыну нужно поговорить наедине. В свой последний год папаня, все еще занимаясь делами, не вставал с постели, и в спальне часто бывали люди — те, кто работал в вагоне, на стройках и на складе. Когда старик говорил «Сесил», это означало важное дело, частное и что его нужно обсудить, когда все уйдут. То, что Губернатор знал об этом имени, еще больше доказывало надежность ирландца — а также, угрюмо думал Элефанти, налагало ответственность. Ему не хотелось нести ответственность за этого старикана. Ему хватало своей.

Губернатор долго разглядывал Слона, потом поддался своей усталости. Сдвинулся, положил ноги на диван и вытянулся, опустив руку на лоб. Вторую поднял и показал пальцем на стол за спиной Элефанти.

— Передай со стола ручку и бумагу, будь так добр. Они на видном месте.

Элефанти подчинился. Губернатор что-то черкнул, сложил листок и вернул Элефанти.

— Пока не открывай, — сказал он.

— Мне за тебя еще и бюллетени на выборах вбросить?

Старик улыбнулся.

— Смотри на меня и учись, что бывает в нашей игре с такими старперами, как я. К твоему сведению, со временем устаешь. Твой отец это понимал.

— Расскажи о моем папане, — сказал Элефанти. — О чем он любил поговорить?

— Пытаешься меня подловить, — тихо рассмеялся ирландец. — Твой отец играл в шашки и говорил шесть слов в день. Но если и говорил, то пять из них были о тебе.

— Эту сторону он мне нечасто показывал, — сказал Элефанти. — Из тюрьмы он вернулся уже после инфаркта. Так что говорил с трудом. Много времени проводил в постели. В те дни он не жил, а выживал. Поддерживал дела в вагоне, работал на семь… — Он осекся. — Работал на клиентов.