Джеймс Макбрайд - Дьякон Кинг-Конг

Она легко смеялась, задавала вопросы, забыв о стеснительности, а он молча кивал. Она проговорила все двадцать минут, как будто промелькнувших за секунды, и все это время ему хотелось крикнуть: «Это я морской котик на пляже. Если б ты только узнала меня поближе». Но вместо того оставался покладистым и твердым, вполсилы отмахиваясь от вопросов, притворившись замкнутым и недоверчивым. Она видела его насквозь, он это понимал. Видела ясно. Он чувствовал себя голым. Ей хотелось знать, зачем он приходил. Ей хотелось знать все.

Но знать ей было нельзя.

Так они уговорились. Он, конечно же, согласился на сумасбродный план Губернатора. Отчасти потому, что любил своего отца. Самые сильные чувства отца, как он знал, были связаны с доверием. Любой, кому доверял отец, не мог не быть любящим и хорошим человеком. Никаких сомнений. Если Гвидо Элефанти дал слово тому, кому доверял, то уже его не нарушал. И не заботился о том, что скажут другие. Папаня любил его мать — очевидно, потому что маму можно было назвать кем угодно, но только не типичной бруклинской итальянкой-домохозяйкой, каких много в их квартале: судачат ни о чем, варят канноли, каждое утро послушно сходятся на мессу в церкви Святого Андрея помолиться за искупление грехов своего супруга, а заодно и своих, сокрушаются, что район захватили ниггеры и латиносы, пока их собственные супруги торгуют алкоголем и отстреливают любого, кто косо посмотрит на их азартные игры, аферы на скачках и то, как они вытирают ноги о цветных. Его мать не переживала из-за цветных. Она видела в них просто людей. Переживала она из-за трав, вот и ходила выкапывать их на пустырях в округе — травы, твердила она, и поддерживали жизнь в ее муже дольше, чем кто-либо ожидал. А что до ее сына — она никогда не лезла к Томасу с вопросами; она уважала Элефанти, еще когда он был лишь сосунком, потому что инстинктивно понимала, что ее сын отличается от большинства итальянцев по соседству, должен отличаться, как им с мужем пришлось отличаться, чтобы выжить. За семью она никогда не извинялась. Элефанти есть Элефанти. И не о чем тут говорить. Папаня привел Губернатора в свой мир. И Томас поступил так же. Теперь они напарники. Это дело решенное.

А еще их предприятие манило интригой.

И, понятно, деньгами.

«В деньгах ли дело?» — спрашивал он себя.

Глянул на сложенный листок на соседнем сиденье. Тот листок, что вложил ему в руку Губернатор, пока они говорили о папане.

«Тому, кто не доверяет сам, доверять нельзя».

Сразу за Хьюстон-стрит Элефанти скатился на «линкольне» с шоссе Рузвельта. Впереди маячил силуэт Бруклинского моста. Он снова задумался об их разговоре и о Губернаторовой байке.

— Я схожу с ума, — пробормотал он.

Дело уже шло к вечеру, и Губернатор засыпал на ходу, когда поведал Элефанти историю о «мыле», которое передал его отцу. Лежа на диване, он говорил в потолок, где неустанно поскрипывал вентилятор:

— Почти тысячу лет в церкви Посещения Девы Марии в Вене, в Австрии, хранились драгоценные сокровища, — начал он. — Манускрипты, подсвечники, потиры. Нам с тобой это все равно что бисер перед свиньями. Вещички для мессы, потир, чтобы испивать кровь нашего Спасителя, подсвечники, все такое. Золотые монеты. И все это делалось на века. Тем вещичкам были сотни лет. Передавались из поколения в поколение. Когда пришла Вторая мировая, церковь все это спрятала от союзников.

Там-то и служил мой младший братец Мэйси. Его туда послали в сорок пятом, во время войны. После войны Америка вывела не все войска, и Мэйси остался. Он был на восемь лет младше меня, лейтенант армии, парень с причудью. Он был, э-эм… — Губернатор подбирал слово. — Неженкой.

— Неженкой? — повторил Элефанти.

— Легкий, как перышко. Нынче таких, наверное, зовут гомиками. Его тянуло к самому прекрасному в жизни. Всегда любил искусство. Даже в детстве. Знал о нем все. Книжки умные читал. Тянуло его к искусству, и все тут. В общем, после войны в городе царила разруха, тут и там патрулировали разные армии, но каким-то образом Мэйси отыскал тайник. Нацистский. В пещере рядом с местечком под названием Альтенбург.

Губернатор помолчал, погрузившись в размышления.

— Я так и не узнал, как Мэйси пронюхал об этой пещере. Но хранились там ценности. И много. И он себе ни в чем не отказывал: брал манускрипты, шкатулочки, украшенные бриллиантами, со вставками из кости. И реликварии.

— Что-что?

— Мне пять раз пришлось прочитать, пока я сам дошел, — сказал Губернатор. — Маленькие ящики наподобие гробов, из золота и серебра. Некоторые отделаны бриллиантами. В них священники хранили украшения, произведения искусства, древности, даже мощи святых. Жирный улов. Военные трофеи, малой. И Мэйси набил себе карманы до отказа.

— Откуда ты знаешь?

— Сам видел. Он хранил их у себя дома.

— Как он перевез все это домой?

Губернатор улыбнулся.

— Котелок у него варил: отправлял сам себе американской военной почтой. По чуть-чуть. Наверное, потому и задержался на службе. Цацки были мелкими. Затем после войны он устроился работать на почту, чтобы перевозить вещички, когда хотел, и никто не поднял шум. Вот так запросто.

Старик посмеялся, и тогда ему пришлось приподняться, чтобы выкашлять мокроту в платок. Закончив, он сложил платок, убрал в карман и продолжил.

— Мне всегда казалось странным, что Мэйси живет не по средствам для почтальона, — признался Губернатор. — У него была квартира в Виллидже размером с поле для регби. Много дорогих вещичек. Я вопросов не задавал. Детей у него не было, так что я решил, что это его дело. Мой папаня на дух не переносил Мэйси. Говорил: «Мэйси любит мальчиков». Я отвечал: «В Святом Андрее служил священник, про кого тоже говорили, что он любит мальчиков». Но папа и слышать ничего не желал. Я тогда был еще пацан, шустрый и малость раздолбай, но уже понимал разницу между больным человеком, который любит детей, и мужчиной с пристрастием к мужчинам. Знал, потому что как раз Мэйси и отговорил меня прибить этого пропитого хлюста с крестом из Святого Андрея, который мерзко обходился с детишками в приходе. Я о нем узнал, когда Мэйси подрос и мы сличили свои воспоминания о нем. Но Мэйси сказал так: «Он больной человек. Не стоит из-за него садиться в тюрьму». Младший брат, а во многом был поумнее меня. И я прислушался — сел не из-за него, а просто так! Даже в тюрьме меня выручал подход Мэйси. Если заходишь на хату, не желая себе проблем на голову, то помни: чем человек занимается на досуге — не твое собачье дело, и все с тобой будет хорошо. Так что я любил Мэйси за то, чему он меня научил. А он мне доверял.

Губернатор вздохнул и потер лоб, пробираясь через воспоминания.

— После войны он долго не прожил. Сперва умерла мама. Потом, через пару лет, до него добрался рак. Рак и разбитое сердце, потому что его, бедолагу, не признавал отец. Под конец жизни он пришел ко мне и сознался во всем. Открыл чулан в своем доме и показал, что у него есть. Представь себе, хранил вещички из пещеры у себя в чулане. Вещички чудесные: Библии с окладами из чистого золота. Древности. Манускрипты в тубусах из золота. Золотые же монеты. Бриллиантовые реликварии с костями давних святых. Он сказал: «Этому всему — тысяча лет». А я: «Да ты же миллионер».