Пип Уильямс - Потерянные слова

— Он говорит, что я сама должна принять решение, верить ли мне в Господа и Небеса, поэтому мы и ходим в церковь, — Лиззи расслабилась, и я решила вернуться к более легкой теме. — Мое самое любимое место в Саннисайде — это Скрипторий. Потом — твоя комната. Потом — кухня, особенно когда миссис Баллард печет пятнистые лепешки.

— Ты такая смешная, Эссимей. Это фруктовые лепешки, а пятнышки — это изюм.

Папа говорил, что Лиззи — еще сама ребенок. Я тоже это заметила, когда он с ней разговаривал. Лиззи стояла так тихо, как могла, сцепив руки, чтобы они у нее не ерзали, и со всем соглашалась, молча кивая головой. Похоже, она побаивалась его, как и я доктора Мюррея, но, как только папа уходил, Лиззи косилась на меня и подмигивала.

Мы лежали на траве, и мир все еще кружился перед глазами. Внезапно Лиззи протянула руку и вытащила из-за моего уха цветок. Как волшебница.

— У меня есть секрет, — заявила я.

— Какой, моя капустка?

— Здесь не скажу. Он может улететь.

Мы на цыпочках пробрались через кухню к узкой лестнице, ведущей в комнату Лиззи. Миссис Баллард нагнулась над мучным мешком в кладовой, и я видела только ее большой зад, прикрытый складками темно-синей юбки. Если бы она нас заметила, то наверняка придумала бы для Лиззи какое-нибудь поручение, и моему секрету пришлось бы подождать. Я приложила палец к губам, но еле сдержалась, чтобы не захихикать. Лиззи схватила меня костлявыми руками и потащила вверх по лестнице.

В комнате было холодно. Лиззи стянула покрывало с кровати и постелила его на голый пол, как коврик. Мне стало интересно, были ли в соседней комнате дети Мюрреев. За стеной находилась детская, и мы иногда слышали плач маленького Джоуэтта, но обычно он плакал недолго, потому что миссис Мюррей или кто-то из старших детей сразу же приходили к нему. Прислонившись к стене, я услышала, как малыш просыпается — оттуда доносилось тихое гуление, еще не превратившееся в слова. Я представила, как он открывает глаза и понимает, что рядом никого нет. Джоуэтт сначала захныкал, а потом стал реветь. В этот раз к нему пришла Хильда. Когда плач затих, я узнала ее по звонкому голосу. Хильде было тринадцать, как и Лиззи. Ее младшие сестры, Элси и Росфрит, вечно ходили за ней по пятам. Усаживаясь на покрывало вместе с Лиззи, я представила, как девочки за стеной делают то же самое. Интересно, в какую игру они бы сыграли?

Мы сидели напротив друг друга, скрестив ноги и соприкасаясь коленями. Я подняла руки, чтобы сыграть в ладошки, но Лиззи, увидев мои обожженные розовые пальцы, замерла.

— Они уже не болят, — сказала я.

— Точно?

Я кивнула, и мы стали играть в ладошки, однако Лиззи щадила мои поврежденные пальчики, и звучных хлопков не получалось.

— Итак, что там у тебя за секрет, Эссимей? — спросила она.

Чуть не забыла! Я вытащила из кармана листочек, который упал мне утром на колени.

— И что это? — Лиззи взяла бумажку и повертела ее в руках.

— Это слово, но я смогла прочитать только здесь, — я указала на bondmaid . — Прочитаешь мне остальное?

Лиззи провела пальцем по словам так же, как я, потом вернула мне листок.

— Где ты нашла его? — спросила она.

— Он сам меня нашел, — ответила я, но, когда поняла, что этого недостаточно, тут же добавила: — Его кто-то из сотрудников выбросил.

— Так прямо взял и выбросил?

— Да, — ответила я, почти не отводя взгляд. — Некоторые слова не имеют смысла, и они их выбрасывают.

— Ну и что ты будешь делать со своим секретом? — поинтересовалась Лиззи.

Об этом я еще не думала. Мне просто хотелось показать ей листочек. Я понимала, что нельзя просить папу сохранить его, но и в кармане платья он не мог оставаться вечно.

— Можешь сберечь его для меня? — спросила я.

— Да, если хочешь. Но что в нем такого особенного?

Особенным было то, что слово попало именно ко мне. Конечно, это мелочь, но не совсем. Слово было таким маленьким и хрупким, и оно могло не значить ничего важного, но мне нужно было спасти его от камина. Я не знала, как объяснить это Лиззи, да та и не настаивала. Вместо этого она встала на четвереньки и достала из-под кровати маленький деревянный сундук.

Я увидела, как Лиззи провела пальцем по тонкому слою пыли на поцарапанной крышке. Она не спешила его открывать.

— Что внутри? — спросила я.

— Ничего. Все, с чем я приехала, теперь висит в том шкафу.

— Может быть, он пригодится тебе для путешествий?

— Не пригодится, — ответила она и открыла защелку.

Я положила свой секрет на дно сундука и снова села на корточки. Листочек выглядел маленьким и одиноким. Я переложила его сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец взяла его в руки.

Лиззи погладила меня по волосам:

— Тебе нужно найти другие сокровища, чтобы ему не было так одиноко.

Я встала, подняла листочек над сундуком как можно выше и разжала пальцы. Покачиваясь из стороны в сторону, он медленно опускался, пока не приземлился в одном из углов сундука.

— Вот здесь он хочет быть, — сказала я и наклонилась, чтобы разгладить бумажку. Только она не разглаживалась. Под обивкой дна был бугорок. Край ткани был уже отклеен, поэтому я отодвинула его немного.

— Сундук не пустой, Лиззи! — воскликнула я, когда показалась головка булавки.

Лиззи наклонилась ко мне, чтобы понять, о чем я говорю.

— Это булавка для шляпы, — сказала она, поднимая ее. На головке булавки были нанизаны три разноцветные бусины. Лиззи задумчиво покрутила находку между пальцами. Было видно, что она что-то вспомнила. Лиззи прижала булавку к груди, поцеловала меня в лоб и бережно положила ее на прикроватный столик рядом с маленькой фотографией своей матери.

Дорога домой в Иерихон обычно занимала больше времени, чем следовало, потому что я была маленькой, а папа любил неспешно прогуливаться, покуривая трубку. Мне нравился запах его табака.

Мы пересекли широкую Банбери-роуд и двинулись вниз по улице Сент-Маргарет мимо высоких домов с красивыми садами и деревьями, затенявшими тротуар. Потом мы петляли по узким улочкам, где дома прижимались друг к другу, как листочки в своих ячейках. Когда мы свернули на улицу Обсерватории, папа постучал трубкой о забор, сунул ее в карман и посадил меня себе на плечи.

— Скоро ты станешь слишком большой для моих плеч, — проговорил он.

— Я уже больше не буду малявкой, когда вырасту?

— Тебя так Лиззи называет?

— И так, и капусткой , и Эссимей .

— Малявка — мне понятно, Эссимей — тоже, но почему она тебя зовет капусткой ?

Капустка всегда сопровождалась объятиями или теплой улыбкой, и мне это слово почему-то казалось вполне уместным.

Наш дом находился посредине улицы Обсерватории, сразу же за углом улицы Аделаиды. Когда мы дошли до входной двери, я посчитала вслух: «Раз, два, три — у этого дома замри!»