Дарья Истомина - Леди мэр

Мы со священником бежим к нему, приседаем.

Кажется, меня он узнает, но не говорит, а мычит и булькает горлом.

Я разбираю странные слова с трудом:

— Кто… же… тебе… ворожит?..

— Фрол Максимыч, вы меня видите? Узнаете? Как вы, а? — Я расстегиваю ворот его застиранной рубашки. — Ну нельзя же так… пугать. Как же мы без вас-то? Без вас никак.

— Про что он?

— Бредит. Только бы опять не отключился. У вас тут телефон есть? «Скорую» вызовите. Зовите Лохматова.

— Уберись…

Фрол Максимыч, собравшись с силами, отталкивает меня. И даже поднимается, пошатываясь. Но хватается за сердце и присаживается на корточки, тупо глядя в землю.

— Ну что вы стоите? Я же сказала «скорую», — ору я на попика.

Днем доктор Лохматов, стоя на подоконнике, заканчивает стеклить выбитое окно, шуруя замазкой. Гаша помогает ему. Я стучу на дедовом «ундервуде».

— Ну и что с этим крокодилом случилось? — злорадничает Гаша. — Чем этот подлюк заболел?

— Для врача крокодилов нет. Все пациенты одинаковы. А в его возрасте есть одна болезнь, Агриппина Ивановна, называется — старость. Хотя к нему это почти не относится: крепкий старикан. Но, похоже, его достал какой-то мощный шок. Как мешком по голове. Я ему вкатил в задницу дозу как на слона. Пусть в палате отоспится.

— Мог бы и не просыпаться. Невелика потеря. А тебя чего в церкву понесло, Лизка?

— Спрашивала, нельзя ли мне у них на паперти прием населения вести. Оказывается, нельзя. Мирское дело. Богу Богово, а мне выкручивайся как можешь. Не мешай. Мне еще штук двадцать под копирку объявлений шлепать.

— Ты что? И впрямь машину продашь? Она молчит чего-то. И не позвонила даже.

— Ну не до нас Людмиле, вот и молчит. Да черт с нею, с машиной. Ничего! Я все продумала. Сделаю я бабки! Подумаешь!

Я даже хохочу, а они уставились на меня обалдело, и я вижу — думают, что я свихнутая уже…

К полудню мой Сим-Сим после очередного загульного взбрыка добирается до своего рабочего места в офисе корпорации «Т». Утро давно прошло, но к нему прибывает сама Белла Львовна Зоркис с алка-зельцером и завтраком на подносе.

— Твой завтрак, Туманский. Я тут кое-что изобразила.

— Почему ты, Белла? А где Карловна? Она ничего… Насобачилась стряпать… На Кузьме!

Входит Чичерюкин, несет большую пачку корреспонденции.

— Ваша почта, сэр.

— Вы что? Опупели? А почему Элга не на месте? Кузя?!

— Не знаю. Я дрыхнул еще. Кто-то позвонил… кажется. Пошел бриться — ее нигде, только записка — чего лопать…

— Черт знает что! — взрывается Туманский. — Когда-нибудь этот бардак на фирме закончится?

— Семен, Семен!

— Да вы не на меня, вы на себя смотрите! Белла Львовна, второе лицо в корпорации, рука моя правая, головка бесценная, мне жратву готовит! Потому что какая-то кухонная Машка заскучала, видите ли! Лизочки нету. Не с кем ей тут языком чесать! Начальник охраны газеточки подает, а? Потому что, видите ли, его бесценная Элгочка просто на работу не явилась! Молчи, Кузьма!

Звонит один из телефонов, Туманский срывает трубку:

— Да, я! Элга? Вы где, черт бы вас. Что? Что?! Ха! Ага! А я что говорил, Кузя? Приползет! Сама приползет! На коленочках! И приползла!

— Кто? — удивляется Чич.

Минут через двадцать караван из «мерса» и джипа врывается во двор нашего дома на проспекте Мира.

Туманский нервничает.

Но орхидеи по дороге успел прихватить.

Пока они бегут к лифту, шепотом спрашивает:

— Как я, Кузя? Слушай, мне бы постричься надо, а?

— Сойдет.

— Видишь, видишь… Чует кошка, чье мясо съела. А я ведь говорил ей. Говорил. Ни хрена она без Москвы не сможет. Без меня… — ликует Сим-Сим.

Минут через пять он уже не ликует.

Нелепо смотрится наша гостиная без штор на окнах, с ковром, поставленным торчком в углу, без стульев. Двери в другие комнаты распахнуты, на одной из створок висит мужской галстук. На полу в ряд выстроены пар двадцать мужских туфель и ботинок. На голом подоконнике лежат штук шесть новых и ношеных мужских шляп. Элга сидит на круглом столе без скатерти, свесив ножки, и курит.

Кузьма чешет затылок.

— М-да…

— Прости, я не хотела беспокоить твой сон. Когда она мне позвонила, я не имела никакого понимания, что она собирается делать.

Из кухни доносится грохот битой посуды.

— Что это?

— По-моему, юбилейный сервиз Симона.

Сим-Сим входит в гостиную, присаживается на корточки у дверей и закуривает, ломая сигареты:

— Ну и что все это значит, Элга?

— Ей понадобился объективный независимый свидетель, Симон, который бы подтвердил, что ничего из принадлежащих лично вам предметов из этой квартиры она не изъяла. Только лично ее имущество, приобретенное некогда на ее, заработанные в корпорации, средства. Она поимела необходимость составить официальную опись, чтобы вы не имели к ней претензий. Здесь все. Взгляните!

Элга вынимает из кармана исписанный листок.

— Карловна, ну хотя бы вот этого — не надо.

— Почему не надо? Хлебать так хлебать. Читай, Элгочка.

— Лизавета Юрьевна полагает, что эта квартира куплена на ваши суммы и ей не принадлежит. Автомобиль ей подарен коллективом корпорации на день рождения, и она вынуждена считать его своим. Она изъяла только предметы ее одеяния. Прежде она оставила здесь почти все. Предъявила претензии на занавеси и шторы, скатерти, постельное белье. Из мебели только стулья. Она их притащила с какой-то распродажи. Все остальное ваше.

— Очень мне нужно это поганое барахло!

— У вас слишком много шляп, Симон. Это почти неприлично.

— Забери. Для Кузьмы.

— Еще чего? Да я шляпу под расстрелом не напялю. Значит, говоришь, все уволокла? Даже с антресолек? И сама таскала?

— Были какие-то сельские мужики. И большой, не очень чистый грузовик. Собственно говоря, я не имела с нею значительного разговора. Оказалось, я была нужна ей всего лишь как… агент с противоположной стороны.

— И она ничего не спрашивала?

— Вы имеете в виду себя, Симон? Нет. Ни одного слова.

— Спрашивала — не спрашивала. Ну некогда было, чего там спрашивать? Только на Лизку это совершенно не похоже. Барахло и она? Дележка эта? Да она с себя последнее снимет и любой бомжихе всучит.

— Я тоже была малоприятственно удивлена, Михайлович. И она это поняла.

— Ну и хрен с нею! Пошли отсюда.

— Да погоди ты. Элга, как она хотя бы выглядит?

— Как всегда! Победоносно, несокрушимо… и опасно. Как торпеда!

А в Сомове под вечер Степан Иваныч вызвал Зюньку на набережную, на конспиративное пиво.

Зиновий снял парадный галстук (я знаю, он их не выносит), добивает пятую кружку.

Степан Иваныч непривычно злобен и странно невесел.

— Так что там с дедом стряслось? Серафима к нему уже бегала?

— Мне не до старикана. Извини, Зиновий, но что-то надо делать с твоей Ираидой.