Дарья Истомина - Леди мэр

— Ну и нагородила ты тут.

— Конспирация — залог здоровья. Этому меня фазер с детства учил.

— Туда?

— Забыл? До двери и вниз…

Кочет открывает тамбурную, обитую звукоизоляцией дверь, и мощный лязг и грохот обрушивается на него вместе с потоком нагретого спертого воздуха, насыщенного едкой табачной пылью.

По крутому узкому трапу они спускаются далеко вниз, до дна низкого громадного полуподвала.

Здесь тускло светят промышленные лампы в сетках, работает на всю катушку длинная и плоская, похожая на гигантский судовой двигатель, автоматическая линия по производству сигарет. Линия новехонькая, германская, фирмы «Табакенверке», с лазерным контролем и компьютерным управлением.

Вдоль нее стоят человек шесть чернявых и смуглых гастарбайтеров, наблюдая за работой агрегатов. Они одеты разнокалиберно, почти полуголые от жары, но все в одинаковых наушниках-заглушках, в респираторах от табачной пыли. На пришельцев они не обращают никакого внимания, занятые работой.

Кочет рассматривает и нюхает из горсти измельченную смесь табаку. Серафима что-то кричит ему в ухо, перекрикивая шум.

Кочет кивает, и уже вместе они переходят в конец линии, туда, где от упаковочного агрегата по роликовой ленте сплошным потоком движутся блоки сигарет «Кэмел». Блоки складывает в короба молодая глазастая гастарбайтерша в цветастой молдавской косынке. Кочет пытается ее о чем-то спросить, но она отмахивается — не мешай, мол… И даже, смеясь, показывает ему язык.

И вдруг на стене вспыхивает мигающая в проволочной сетке красная лампа и квакающий звук ревуна мгновенно останавливает работу. Девушка, метнувшись к рубильнику, вырубает его. Мертвая тишина обрушивается до звона в ушах.

Но работяги не покидают своих мест, просто присаживаются на корточки и ждут. Девушка, тут же подхватив бутыль с минералкой, начинает обносить их водой. Они жадно пьют, смачивают из ладоней затылки.

— Черт! Что это тут у тебя так вопит? Что это было?! — испуганно утирает взмокшее лицо Кочет.

— Сигнализация. Кто-то посторонний у ограды засветился или у ворот. У Чуни там кнопочка…

— Вот это ты молодец. Ничего… Разумно… А эти? Не возникают? Гастарбайтеры?

— А куда они денутся? Они же нелегалы: ни паспортов российских, ни фига… Из Молдавии… Там в их городишке фабричка накрылась. А жрать-то надо? Вообще-то потомственные табачники… Одна семья… Удобно.

— Они что, и кормятся тут?

— И даже спят. Главное — боятся и молчат… Молчат и боятся… Ну, их папуля пасет. Есть сырье — вызывает, нету — отправляет. Мое дело — сторона. Да я как их зовут толком не знаю.

— Так что? Ты их даже в город не выпускаешь?

— Погоди!

Серафима идет к настенному служебному телефону. Снимает трубку.

— Чугунов? Чуня! Что там у тебя? Вот дурак! Нашел кого пугаться! — Вешает трубку, кричит повелительно: — Давай, давай, господа! На том свете отдохнем!

Быстро идет к рубильнику и включает его. Пускачи взвывают, агрегаты включаются вновь…

А у железных ворот — событие.

Оконце в двери проходной приоткрыто. Ясно, что Чуня втихую наблюдает за тем, как Ленчик, тощенький патрульный, в еще не обмятой форме, с плохо пришитыми погонами, с блокнотом в руках обходит «БМВ» Кочета и даже приседает, разглядывая спецномера. На машину Серафимы он внимания не обращает.

Поодаль, в милицейском «жигуле» с включенным внутренним освещением и распахнутыми дверцами, сидит абсолютно невозмутимый Серега Лыков и пьет из бутылки пиво. К нему подходит возбужденный Ленчик. Понижает голос до конспиративного шепота:

— Все правильно, товарищ майор, я не ошибся. Через мост проследовала именно эта машина! Я даже спецномер зафиксировал. Вот же! Совпадает…

— И из-за этого ты меня из койки вынул?

— Да как же не вынуть? Это же ваша установочка: если большие чины в городе — сразу к вам лично…

— Установка установкой, а и самому пора бы мозги иметь…

— Сергей Петрович! Это же самого вице-губернатора товарища Кочета экипаж! Должен был идти с мигалкой, а ее нету. Ему сопровождение положено, а его нету. И вообще, что он тут на пустырях делает? Тут же, кроме Серафиминой колбасни, ни фига нету. Хотя ее машина — тоже тут…

— Дай-ка блокнотик…

Лыков вырывает из блокнота листок и, зевая, поджигает его своей зажигалкой.

— Значит, так, Митрохин Леонид… — растолковывает он скучным голосом юному недотепе. — Ничего ты не фиксировал и ничего не видел, и нас с тобой тут не было.

— Не понял…

— Ты в каких чинах, Ленчик?

— Не знаете, что ли? Младший сержант патрульно-постовой…

— А я в каких?

— Уже майор, товарищ Лыков.

— А почему? А потому что я всегда смотрел в нужном направлении, а в ненужном — не смотрел. Ну на кой тебе все эти вице-губернаторы? Серафимы? Спецномера? Ну, допустим, трахает он ее. Тебе-то что? Вон, на луну смотри, на девочек… Доходит, Митрохин Леонид?

— Как-то… не очень… — удивляется Ленчик.

— В ненужном направлении не смотри. Смотри в нужном направлении. Генералом будешь! Все! Вези меня в койку!

…Стандартный кабинет главы агрофирмы, с образцами компотов, салатов и прочего съедобного на стеллажах. Включая даже древнее красное знамя за заслуги. Главное Кочет женщине уже сказал. Оглоушенная Серафима сидит за столом, обхватив голову руками и покачиваясь.

Кочет ласково поглаживает ее своими белыми лапищами по плечам, стоя за спиной.

Неслышно входит своей скользящей походочкой Максимыч — сероватой наружности старичок в мятом затрапезном костюмчике, с палочкой, по причине несерьезной хромоты. Серафима, еще не замечая его, поднимает искаженное, похожее на оскаленную маску лицо.

— Господи! И тебе приказано — ее в мэры? Ее?! Да она нас за одну Ритку с земли сотрет!

— Кто ж это нас с земли стирать собирается, дочечка? — невозмутимо осведомляется старик.

— А-а-а… Батя… Долго добираешься, папа.

— Так я ведь не вы. Это вы все больше на «мерседесах» да «поршах»… А я пешочком… Пешочком я…

— Да будет из себя клоуна корчить…

Максимыч очень долго достает старенькие очки из такого же дряхлого очечника, долго протирает стекла тряпочкой. Так он всегда делает, когда задумывается.

— Так… Ну раз сам Захар здесь, значит, припекло благодетеля. Ну и во что ты на этот раз влип, Захарушка?

— По-моему, это ты влип, Максимыч, — огрызается Кочет.

Милое личико Серафимы наливается кровью до лилово-бурачного цвета. Вскочив на ноги, она вопит яростно, с подвывом:

— Да хватит вам, мудилы! Мы влипли! Все!

Так оно было у всей этой своры или не совсем так — теперь один Господь знает…

Но вот то, что я поначалу абсолютно не представляла себе, что такое Щеколдин-дед, или Фрол Максимыч Щеколдин, сомнению не подлежит. Для меня он всегда был принадлежностью Сомова. Я еще в первый класс ходила, горбилась под ранцем с букварем, карандашами и ластиками, а старец этот уже был неизбежен на улицах, как скамейки садовые или фонари. Еще девчонкой я не выделяла его никак из череды городских пенсионеров-фронтовиков. Только по светлым дням, календарным датам, он менял свою задрипанную летнюю чесучу или осеннее линялое суконце на приличный костюм из синего бостона в полосочку, беретку — на непромятую парадную шляпу из зеленого велюра и суковатую клюку — на трость из полированного самшита. Он даже какие-то орденские планки таскал, впрочем, купить эти колодочки в Военторге при желании ни для кого не составляло труда.