Мельхиор Верденберг - Ночные тени [litres]

Я вырос среди черепах – глиняных, медных, фарфоровых, даже плюшевых черепах всех размеров. Были и матерчатые черепахи, сложенные на манер шотландских килтов; они использовались в качестве наволочек. Но в основном черепахи были совсем маленькими, их аккуратно укладывали в наборную кассу, которая висела на стене гостиной. Коллекционирование черепах являлось страстью моей матери. Все знали об этом, поэтому привозили ей из поездок все новые экземпляры. Никто не осмеливался спросить, чем объясняется ее любовь к этим упрятанным в панцирь существам, какие мечты связаны с ними. Пока я стремительно несся по безлюдной долине Зиля, мне захотелось разгадать эту загадку.

Было ли это у нее проявлением безобидной хандры? Но по крайней мере, нечто оригинальное по сравнению с типичными швейцарскими хобби, как, например, собирание бумажных подставок, на которые ставят сливки для кофе. Жизнь в роскоши портит даже простых людей.

В гимназию меня направил из начальной школы учитель, прославившийся тем, что таскал ребят за уши. Он относился ко мне почти как к сыну. Мать предостерегала меня. «А что если ты не выдержишь испытательного срока? Решил высоко взлететь, да шлепнулся наземь – какой позор. У богатеев можно научиться только бережливости», – любила повторять она. В этом отношении они служили для нее образцом, но во всем прочем вызывали подозрение. Судьба, дескать, может отомстить за заносчивость всей семье; те, кому дается больше, оказываются на свету, остальным лучше жить в тени.

Дорожная выбоина обрывает мои мысли. Я опять включаю радио. Студия пригласила для беседы зоолога. Еще немного заспанный, он рассказывает о южно-азиатских видах черепах и об известной всем по зоомагазинам пресноводной черепахе. А вот в случае с гигантской черепахой из Зильского озера, видимо, имеет место мутация в результате воздействия естественной радиоактивности альпийских горных пород. В природе все возможно, эволюция не знает пределов, что доказано новейшими исследованиями.

Прикосновением пальца выключаю радио. Мысленно возвращаюсь к матери с ее любовью к черепахам. В детстве каждого мальчика наступает период, когда он начинает видеть в своей матери сексуальный объект и вожделеть к ней. Об этом лучше не говорить, такой период проходит сам собой, обычно никому не причинив вреда.

Но теперь, вцепившись в руль, я неожиданно для себя задаюсь экзистенциальным вопросом: а как, собственно, черепахи ласкают друг друга, ведь панцирь мешает им чувствовать прикосновения?

Мои подавленные желания всколыхнулись. В детстве мне не хватало материнской ласки, но на нее у матери попросту не хватало времени – домашние дела, огород, необходимость подрабатывать у фермера в деревне, особенно в пору сбора урожая, когда ребенка спихивали с рук, отправляя в горы к деду и бабке. Я не упрекаю мать, особо не терзаюсь из-за недоданной мне ласки, лишь испытываю какое-то смутное чувство от того, что все могло бы сложиться иначе.

Но инстинкты сильнее ощущений. Опять задаюсь вопросом: как заниматься любовью в таком панцире? Самка черепахи, будучи оплодотворенной, годами носит сперму в себе. Но это женская сторона дела. Самец хочет всегда, когда может. В цюрихском зоопарке я видел самку, которой прикрутили к панцирю металлическую пластинку. От частых сношений и трения панцирь истончился, даже треснул. Что соитие для животного – необходимость или удовольствие? Я не хочу переносить это на людей. Черепахи живут долго, говорят, сто или даже двести лет, но заниматься любовью в панцире я бы не хотел. Я еду дальше, но мысль о сексе черепах взбаламутила меня. Если уж ты вцепился в самку, она может противиться, но все равно потом будет годами носить твое семя.

В следующий поворот я вписываюсь с трудом, на визжащих шинах. И сразу приходится резко дать по тормозам. Передо мной сидит в своем панцире черепаха. Она расположилась на круговом перекрестке. Справа, подобно жемчужному ожерелью, поблескивают раздавленные серебристые «Фольксвагены». Ничего страшного, вторичный рынок справится с этой проблемой.

Изящно вращая руль и одновременно притормаживая, я останавливаюсь у самой морды гигантской рептилии. Выхожу из машины, черепаха устало, даже печально смотрит на меня. Долголетие тоже бывает в тягость. Похоже, она не относится к виду хищных черепах. Она обнюхивает меня, но, не проявив особого интереса, презрительно отворачивает голову.

Баловень судьбы, я когда-то получил в Кицбюле от одного австрийского аристократа в подарок полевой бинокль с многократным увеличением. Теперь я достаю его, переворачиваю, гляжу на многократно уменьшенную черепаху, после чего большим и указательным пальцем беру ее и аккуратно укладываю в спичечный коробок. Боковым зрением я замечаю справа и слева от меня снайперов, занявших боевые позиции. Тихим шагом спустившись к реке, я пускаю маленькую черепашку в спичечном коробке по течению Зиля к Цюриху. Потом, словно ничего особенного не произошло, сажусь в машину и еду дальше в Цуг на работу.

Ханс Штокер Hans Stocker (1896–1983). Ангел (1942).

Он никак не мог заснуть. Может, крысы тянули его одеяло или простыню? Конечно же, нет. Мама не раз говорила: «Ничего не бойся, у каждого ребенка есть свой ангел-хранитель».

Очень хотелось верить в то, что мама нашептывала ему на ушко. Но сама она уже была взрослой, ее некому было охранять, вот мама вчера и умерла.

– К сожалению, ангелы-хранители бывают только у детей, – сказала она, когда он в последний раз навещал ее в больнице, – но тебе твой ангел-хранитель обязательно поможет. Крепись, сынок.

Отец сидел внизу перед телевизором. Вторая бутылка была уже наполовину пуста. Ему не хотелось спускаться вниз. Отец не обнимет его, просто отправит назад, в комнату. И запах у него был не мамин, отец не мог утешить.

Овцы, которых он считал, чтобы заснуть, беспорядочно бегали; их то появлялось сразу слишком много, то они где-то выжидали, раздумывая, стоит ли появляться вообще. С ними не заснешь. Мама спела бы сейчас колыбельную, только мамы больше нет.

«Встань, сынок, ты не должен мучиться в темной комнате, я выведу тебя к свету».

Он растерялся. Что это было, кто разговаривал с ним? Он сел, но в темноте ничего не было видно. Нащупав одежду возле кровати, он оделся, сначала натянул носки, потом штаны и рубашку.

Прошептал:

– Ангел-хранитель, ты здесь?

Его надежда была большой, даже больше тоски. Но слышался ему только мамин голос: «У каждого ребенка есть ангел-хранитель, а твой ангел самый большой и самый сильный».

Помощь ангела и была теперь нужна. Он надел башмаки. «Я тоже должен быть сильным. Если ангел не идет ко мне, тогда я сам пойду к нему.»