Мельхиор Верденберг - Ночные тени [litres]

– Если я выживу, то тебе не жить.

На суд, который рассматривал вопрос о разрешении на ношение оружия, этот эпизод не произвел особого впечатления. О депортированном камерунце больше ничего не слышали. Поэтому конкретная угроза, дескать, отсутствовала, а абстрактная угроза не оправдывала ту опасность, которую потенциально представляет собой каждый, кто носит огнестрельное оружие.

Председатель суда добавил, что нельзя допустить в стране ситуацию, похожую на ту, что сложилась в США, где на людей нападают в кино или в университетском кампусе и где стреляет полиция. Этим судья затронул его больное место как полицейского. Страх оказаться беззащитным на родине оказался обоснованным.

С чувством, что его бросили одного в ставшей для него чужой Швейцарии, он стоял на безопасном расстоянии от других ожидающих и, когда подошел переполненный трамвай, втиснулся в него. Место ему не уступили. Пришлось стоять в проходе, держась за штангу, в которую вцепилось еще несколько рук.

На лбу выступил пот. Его раздражали запахи других пассажиров, голоса людей, говоривших где-то в толпе по телефону. Чем ближе подходил трамвай к центральным районам, тем сильнее становилась давка. Физический контакт с пассажирами был неизбежен. Медленно сунув руку под пиджак, туда, где билось сердце, он снял пальцем предохранитель. Он чувствовал близость угрозы, ему хотелось быть готовым к возможному нападению, ибо времени для реакции будет немного. В правом внутреннем кармане пиджака лежала тысяча франков, которыми он собирался оплатить судебные издержки на зильской почте.

Убрав руку с пистолета, он положил ее на правую сторону груди. Через ткань пиджака прощупывался конверт с деньгами. Конверт пока оставался на месте, но вместе с тем существовала и опасность, что деньги могут украсть. Было тесно, хотелось выбраться из толпы и поскорее дойти до почты.

Он собирался выйти на Главном вокзале. Но выходу из вагона мешали контролеры. Пара контролеров стояла у каждой двери. Никто не мог проскочить мимо, не предъявив билета. Люди давились на выходе, сзади их подталкивали другие, не понимавшие, что происходит впереди. Мешала и толпа желающих войти в вагон.

Чтобы попасть на почту, нужно было протиснуться через это игольное ушко. Сзади на него напирали, впереди мешали выйти. Он попытался сконцентрироваться. Куда подевался билет? Он опять сунул руку к сердцу, под пиджак, нащупывая прорезь внутреннего кармана. Именно в этот момент его сильно толкнули, надавили сзади. Это уж было слишком, пришлось защищаться. Стиснув рукоятку пистолета, он попытался вытащить его из кожаной кобуры, палец уже лег на спусковой крючок. При этом он сильно ударился о штангу. Локоть пронзила боль, рука с пистолетом дернулась, палец потянул спусковой крючок.

Масса давящихся тел приглушила звук выстрела. Пуля прошла вскользь, но и этого оказалось достаточно. Она разлетелась на части. Осколки пробили живот, превратив его в кровавое месиво. Не повезло.

Пауль Клее (1879–1940). Призрак гения (1922).

За три дня до того, как матери не стало, он спросил, что ей видится, когда она вспоминает прошлое.

«Вижу, как ты играешь с братом».

Он вспомнил это, выходя из больницы. Доктор сообщил ему, что результат его анализа положителен. Всю жизнь – теперь уже действительно можно сказать «всю жизнь» – ему было трудно усвоить, что слова медиков о положительном результате анализа могут иметь отрицательный смысл. Вот и сейчас это не укладывалось в его голове, мысли цеплялись за слово «положительный», будто в нем еще таилась надежда.

Прошлой женой он совершил с женой путешествие сначала поездом до Венеции, оттуда пароходом в Грецию. Неужели оно было последним? Похоже, он исписался. Издатель, вручая ему книгу более удачливого коллеги, посоветовал сделать творческую паузу. Раньше не раз удавалось воспользоваться путешествием для написания литературного очерка. Он называл это для себя рациональным использованием жизненного материала, понимая, что для настоящего, крупного произведения ему не хватает сил. Но не писать он не мог, поскольку чувствовал в себе писательское призвание.

Существуют, конечно, экономические мотивы, о которых любой писатель вряд ли будет упоминать даже под угрозой реального голода. Но его вынуждало иное обстоятельство. Он просто не видел другого смысла в своей жизни кроме писательства. Ведь он всегда сознавал: за жизнь надо платить жизнью.

Смерть матери, которой предшествовала смерть отца, оставила в его душе глубокий след.

Будучи талантливым полузащитником, он мог бы хорошо зарабатывать, но футбола ему было мало. Чтобы дышать полной грудью, он нуждался в особом, сладком и дурманящем кислороде, который давал только труд писателя и который позволял хотя бы на несколько часов забыть о матери.

Своими духовными сородичами он считал Кафку и Роберта Вальзера, сочинения которых впитал в себя, как материнское молоко. Или, правильнее говоря, заменитель материнского молока. Они стали для него родиной, образцом, критерием и ориентиром. Судьбы обоих он не боялся.

С Вальзером у него установился внутренний диалог, из-за чего его очерк «Внезапная немота Роберта Вальзера» казался читателям документальным, хотя они должны были бы понимать, что он фантазировал в каждой строчке.

Сейчас опять получился очерк. Он всегда писал, как бы находясь на границе реальности. Благодаря роману «Икарус» он хотел обрести свободу. При этом название романа подразумевало крушение, что, впрочем, относилось не к литературному качеству текста, а к попытке преодолеть литературным творчеством смерть. Роман получил признание, хотя и не слишком широкое или глубокое; официальная швейцарская критика поскупилась на красную ковровую дорожку, зато щедрым жестом ее расстелила перед ним Франкфуртская книжная ярмарка.

Удар был сильным, пришлось кричать о своем разочаровании, но рана осталась.

Роберт Вальзер любил длительные прогулки. Из своего санатория в Херисау он обычно навещал официанток, работавших в окрестных ресторанчиках. Он ходил очень далеко. Он тоже не мог не писать, но писал только для себя. Мельчайший почерк, совершенно неразборчивый. Много позже рукописи все-таки расшифруют, возможно даже вопреки его воле. Но его воля, похоже, никого не волновала.

Мать позвала его, точно так же как раньше сама услышала зов. Результат анализа был положительным. Теперь ему придется последовать за ней.

Пластинка Боба Дилана «Highway 61 Revisited», www.bobdylan.com, August 1965.