Мельхиор Верденберг - Ночные тени [litres]

Моя девушка впилась ногтями мне в руку, но я не мог вмешаться в происходящее. И тут случилось то, чего мы ждали и боялись.

Змея молниеносно бросилась на мышку, обвила ее, будто садовый шланг катушку, стиснула изо всех сил. Но мышка, маленькая, шустрая, как червячок, упершись передними лапками, вывернулась из тисков. Может, ее шерстка была такой скользкой, как у червячка, что ее нельзя было удержать? Мышка сумела освободиться и только, как мне показалось, слегка пискнула при этом. Большими скачками она добралась до угла террариума, где, дрожа, замерла.

Нельзя сказать, чтобы это событие оживило нашу беседу. Обеих женщин и меня угнетала близость смертельной опасности для мышки. Наш шашлычник тоже помалкивал. Исход схватки получился иным, чем он предполагал. Чувствовалось внутреннее напряжение, но еще ничего не было решено. Мы понимали, что мышке и дальше придется бороться за свою жизнь.

Змея вновь нацелилась на свою жертву. Она медленно двинулась в угол террариума.

Она еще не знала, что перед ней достойный соперник.

Мышка не рискнула выходить из угла, змея подползала все ближе. Внезапно она вновь бросилась на мышку, обвила ее, стиснула кольца, чтобы задушить или сломать хребет.

Но блики на стекле террариума обманули змею. Атака оказалась удачной лишь наполовину. Мышиная головка осталась свободной, острые зубы впились в тело змеи дважды, трижды, еще и еще, насколько хватало сил. Сначала нам почудилось, будто схватка закончилась и мышка потеряла сознание, но тут змея, разжав кольца, выпустила свою жертву и отползла в сторону.

Мы с напряжением смотрели на эту длинную лоснящуюся ленту, посредине которой зияли глубокие раны.

Настроение резко изменилось. Я радовался за мышку, которая, будучи принесенной в жертву, сумела победить.

Моя девушка была настолько поглощена сочувствием к мышке, что на переживание триумфа у нее почти не осталось сил. Она всем сердцем желала мышке свободы.

Наша сдержанность была вполне уместной. Владелец змеи был явно удручен. Он не просто проиграл. Нет, он чувствовал, на чьей стороне находятся симпатии присутствующих. Даже жена, которая раньше поддерживала его увлечение зоологией, в глубине души переживала за мышку.

Наверное, сейчас он вспомнил о своем желании сфотографировать обеих женщин голыми. Он умел проигрывать; ловко спрятав мышку в картонку, он вышел на балкон, где стояла жаровня. Там он выпустил мышку в сад.

Что ожидало ее в этих цивилизованных джунглях, не поддается моему воображению. Возможно, одна из многочисленных кошек. Змея с открытыми ранами прожила около двух недель. А фотографии… Они хранятся у меня до сих пор.

Урс Катан (род.1951). Две натурщицы, 1978, Цюрих

Зильский лес, 2015 (М. В.).

Велосипедная прогулка длится уже более получаса. Безжалостно греет солнце, но лес здесь густой, и тропинка в тени. Так высоко пешеходы с собаками забредают редко, еще реже сюда забираются любители бега трусцой, или кроссмены, совершающие забеги по пересеченной местности. Птицы давно закончили свой утренний концерт, горные охотники еще только начинают готовиться к выходу из дома, дожидаясь первых ночных теней. Я уже спускаюсь к Швайкхофу. Это название вызывает разные ассоциации, но для большинства велосипедистов оно связано лишь с напитком, представляющим собой смесь пива и лимонада.

Мне удается отдышаться, ехать вниз легко. Можно заглянуть вглубь леса. Всюду поросшие мхом поваленные деревья и папоротник. И тут беда. Секундная потеря внимания – переднее колесо велосипеда наезжает на круглый мокрый камешек. Колесо соскальзывает, встает поперек тропинки, я не успеваю повернуть руль. И, словно пушечное ядро, вылетаю из седла головой вперед.

Чувство времени утрачено, однако карлик в красном капюшоне кажется мне вполне реальным. В руке у него красная тряпка. Он отирает ею мой лоб. Я вижу, что тряпка окрашена моей кровью. Я лежу на лесной земле. Кто-то уложил меня на нее. Ощупываю рот: зубы, похоже, целы. А вот лоб, левая щека и подбородок ободраны. Жгучая боль в ладонях. Содраны подушечки пальцев. Цвет леса изменился, зелень стала темно-синей, даже фиолетовой. Я хватаюсь за мобильник, но он разбит и молчит.

Кобольд ухмыляется, скалит длинные желтые зубы, у которых нет десен. Похоже на лошадиную челюсть, как у моего профессора по римскому праву, мелькает у меня в голове.

Мысли кобольда меня не смущают: «Вставай, ты не случайно столкнулся с земной корой. Я поведу тебя к истокам бытия».

Слева от меня застонал дуб, справа – раздвинулись буковые деревья, расступились ели. Недра земли разверзлись. Кобольд подталкивает меня, тащит за правую руку, чтобы я встал, а потом тянет вниз, в распахнутые недра.

Ступени, по которым мы спускаемся, скользят, камень обработан плохо, поверхность неровная. Сырость, затхлость. Справа и слева жабы, с потолка свисают змеи, извиваются на земле, а еще – большие пауки подмигивают мне. Скалятся. Мне становится дурно, хочется очнуться от кошмара. Но карлик в красном капюшоне не знает пощады.

– Видел трупы велосипедистов и мотоциклистов на склонах Альбиса?

– Нет, только читал о погибших.

– Радуйся. Половина из тех, кто выжил, больше не сможет ходить. А утопленников видел? Тех, кого вытащили из Тюрлерзе, Зиля, Гаттикервайера?

– Нет, только читал о них.

Кобольд ухмыляется мне в лицо. Он ухмыляется, а мое лицо будто окаменело. Мы спускаемся по сырой, скользкой лестнице все ниже и ниже. Там, внизу, словно разожгли уголья. Царит тропическая духота, становится жарче и жарче. Сырость исчезает. Пекло, как в Сахаре. Мои губы трескаются. Я стараюсь остановить моего поводыря. Однако проклятый кобольд с каждым шагом, приближающим нас к аду, становится выше. Я не в силах его удержать.

У земли есть центр, как у каждого шара. Карлик превратился в гиганта, только я остался маленьким, стал даже меньше, чем был раньше.

Наконец мы доходим до центра. Зной и пустота. Не видно ни алмазов, ни золотых самородков, ни хотя бы крошечного духа земли.

Если раньше я испытывал только страх, то теперь чувствую разочарование:

– И это все, что ты хотел мне показать, кобольд, – ничто?

Кобольд плачет. Вначале он вел себя тихо, чтобы я ничего не заметил. Но теперь потерял над собой контроль, не может сдержаться. Слезы льют ручьем. Он дрожит, скулит.

– Ты открыл мне недра земли, но нас обманули. Здесь ничего нет, ничего. Только пустота, одна пустота.

Плачущие кобольды, большие или маленькие, с лошадиными зубами или нет, не в силах вселить настоящий ужас. При условии, что лестница выведет меня назад, я смог бы найти для него несколько утешительных слов. Протянув ему руку, я тащу кобольда по вырубленным в скале ступеням наружу.