Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Мы расположились в большой юрте, принадлежащей одному уважаемому пожилому киргизу с семьёй. Дикий горный козлёнок был привязан внутри клетки – киргизы часто ловят таковых и приручают. Козлёнок в течение нескольких дней после рождения неспособен следовать за матерью и при малейшей опасности просто замирает, забившись где-нибудь меж камней или в углублении, лежит неподвижно, так что заметить его трудно. В случае дикой овцы всё иначе: уже через пару часов после появления на свет ягнята становятся весьма ловкими, и поймать их трудно. Киргизы действуют так: преследуют стадо и ищут овцу, собирающуюся сбросить ягненка; лежат и выжидают, дабы схватить его как раз после рождения. Домашняя овца или коза выкармливают ягнёнка, и тот быстро привыкает к приёмной матери и к людям. Взрослый горный козёл замирает тем же манером, если нет иного способа избежать опасности: залегает, прижавшись к земле, словно заяц. Травимый собаками, он зачастую забирается на скалу, где стоит неподвижно и не обращает внимания на человека с ружьём, который может подобраться на выстрел с весьма короткой дистанции.

У киргизов и таджиков Памира имеется особая порода охотничьих собак, натасканных на горного козла и дикую овцу, у них отличное чутьё, позволяющее преследовать добычу по запаху. Раненое животное, овца в особенности, может ещё уходить от охотника далеко и долго, даже если получила в брюхо изрядное количество свинца; таковые охотничьи собаки здесь на Памире просто незаменимы, их уважают и, вопреки магометанским обычаям, держат в юртах, заботятся о них и хорошо кормят.

Киргиз, у которого мы остановились, был весьма зажиточен. Стены юрты его, уставленные рядом сундуков с крышками, кожею обшитые и украшенные прихотливым орнаментом, увешаны расписными коврами, уйма всяческих ковриков и подушек лежали навалом повсюду. После чайного угощения хозяин задал мне вопрос:

– А где теперь Ак-Паша, Царь Белый Николай?

– Он со всею семьёю своей, с Царицей, дочерьми и сыном убиты большевиками, – был мой ответ.

Старик глубоко вздохнул, поник головою и спросил:

– А сам-то ты костей белых или черных? Николай вакхт адамлар-ма сиз? Ты человек от власти Николая?

– Безусловно, – говорю, – большевиков ненавижу и презираю.

Старик крепко пожал мою руку, его рука дрожала в моей. Он поник взором, слёзы потекли по щекам его, члены семейства заплакали, женщины громко заохали, и после тишина воцарилась в юрте. Сцена глубоко взволновала меня. На этой столь отдалённой границе Российской империи, в глубинах горных твердынь, семья кочующего скотовода скорбела о смерти их Белого Паши – так именовали русского государя в Средней Азии. Вся обстановка, меня окружавшая, вдруг живо напомнила мне годы давно минувшие, дни моей юности в степи оренбургской. Всё было так, будто я был с киргизами стороны своей, ибо ничто не обнаруживало, нахожусь ли на высотах в тысячу футов над морем в горах Тянь-Шаня или сижу на берегу реки Урала в юрте старого киргиза, что знал меня с детства. Даже самая местность вокруг не шибко отличалась от холмистой степи оренбургской, да и погода тоже напоминала начало апреля на родине моей.

На всём протяжении необъятных просторов Азии разбросан кочевой народ киргизов, их образ жизни, своеобразная культура, что сложилась на протяжении столетий вольного обитания в открытой степи, оставались неизменными как в пространстве, так и во времени. Кочевники вольны были скитаться по равнинам аки по морю, и ничто не мешало киргизам Тянь-Шаня странствовать по степям Сибири, Урала или Поволжья – ничто, если не считать теперешнего большевистского правления. Свобода и подвижность кочевого народа степи как раз и обусловили своеобразие их культуры и обычаев, равно сыграли весьма важную роль в истории Азии, которая до сих пор недостаточно изучена и осмыслена историками; таковое существование чрезвычайно сильно сказалась на судьбе России и, несомненно, коснулось Западной Европы. Горячие пески Египта, долины Месопотамии и Палестины (вспомним «мириады всадников Гога и Магога» (171) ); равнины Индии, России и центральной Европы; французские Шалон с Каталонией; Эллада и Рим – все зрили предков Киргизов нынешних, только под другими именами: скифы и массагеты, гунны, половцы, кипчаки, куманы, печенеги, аланы, татары и т. д. Повсюду вторжения их оставили свой след, и не всегда тот след был только разрушительным, ибо не однажды изменяли они ход исторических событий, состав кровей, язык, характеры, манеры и обычаи тех, кто входил в контакт с завоевателями. Подобно тому, как некогда викинги, благодаря своей способности к покорению морей, распространили своё влияние на Запад, так и кочевники степей азиатских того же добились на Востоке. Широкая полоса травянистых равнин старого континента, что породила особый тип кочевого народа тюрков с их неразлучным спутником жизни – степной лошадью, оказалась судьбоносной для оседлых народов и самой цивилизации.

Все глубокие вторжения и «переселения народов» оказались возможными благодаря одному единственному обстоятельству, до сих пор не учтённому историками – существованию степной лошади. Таковая, в данном отношении, наделена наиболее значимыми свойствами: бесконечной выносливостью, способностью совершать тяжелую и длительную работу на одном лишь подножном корме, питаясь на простом пастбище, к чему лошади иных пород совершенно неспособны, ибо их работоспособность целиком зависит от наличия зерна. Столь важные качества степной лошади вполне были оценены и широко использованы великими полководцами-завоевателями Азии, Чингизханом, Тамерланом и другими [6], что и объясняет секрет их успехов. Однако и завоеваниям бесчисленных орд азиатских был положен свой предел, но не мощь армий и не сила сопротивления народов покоряемых служили тому причиною, но отсутствие плодородных пастбищ, холод Севера и тропическая жара долин Индии – таковые были губительны для киргизской лошади.

И вот снова наш путь лежал к озеру Чатыр-Куль и перевалу Торугарт. И хотя местность вокруг была покрыта зеленью трав и местами пестрела цветами ириса и тюльпана, только мы тронулись, как запорошил лёгкий сухой снежок и закружили порывы холодного ветра. Так продолжалось до полудня, когда, преодолев небольшую возвышенность, мы спустились в котловину Чатыр-Куля. Снег исчез, и озеро почти оттаяло, но мало было травы вокруг, только местами жалкие сухие остатки её с предыдущего сезона. Окрестности озера болотисты и вид имеют в точности как арктическая тундра. По берегам кучи сухих водорослей, выброшенных волною, и огромное количество птичьего помёта – свидетельство того, что здесь по осени отдыхали стаи диких гусей. Несколько птичек из вида песочников порхали над болотом, вероятно, прилетели на гнездовье.