Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Рае шестнадцать, она учится в музыкальном училище играть на фортепьяно, собирается стать преподавателем музыки. Девица она серьезная, трудолюбивая. И учится прилежно, и дома первая помощница.

Потому Рая и взялась быть Яшкиной учительницей. А когда я здесь поселился, заодно прихватила и меня… Я-то перешел в четвертый класс без особых проблем, но не бездельничать же мне, считает Рая, когда Яшка занимается! Поэтому, согнав нас с постелей (лентяя Яшку, как всегда, удается поднять только приглашением к завтраку), Рая, пока мы едим наши любимые яйца всмятку, раскладывает на другом конце стола тетрадки и учебники по математике: Яшкин – для пятого класса, мой – для четвертого.

– Что это за каникулы? – ворчит Яшка с набитым ртом. – Это каторга! Из-за тебя все ребята надо мной смеются!

– Еще больше посмеются, когда ты на второй год останешься! – сурово отвечает сестра.

Как я теперь понимаю, у Раи действительно были и педагогические способности, и огромное терпение. Сначала она каждому из нас толково объясняла материал по учебнику, потом мы решали примеры. Яшка обычно тут же забывал порядок действий – и все начиналось сначала!

Но известно, что все на свете кончается. Заканчивался и урок. Теперь мы свободны на весь день! И день этот будет полон увлекательнейших дел. Иного не бывает здесь, на улице Кафанова, к тому же в обществе Яшки.

Шааковы (то есть, семья тетки Тамары) жили в получасе ходьбы от деда в одном из переулочков, отходивших от улицы Кафанова. Переулков таких было несколько, и все они назывались так же, как и улица, но с добавкой порядкового номера. Шааковы жили на 5-й Кафанова…

К слову сказать, когда-то эта улица (уж не знаю, как переулки) называлась Госпитальной, потому что вела к военному госпиталю. В истории Ташкента Госпитальная улица играла немалую роль. Во время восстания, произошедшего в годы революции, здесь были возведены баррикады, отсюда же участники восстания пошли на штурм военной крепости – той, развалины которой стоят сейчас на берегу Анхора.

В первые годы советской власти улицу переименовали в честь известного узбекского революционера Кафанова. Постепенно эта улица, одна из центральных в городе, стала выглядеть довольно современно: после землетрясения здесь выстроили красивые здания – Фармацевтический институт, Центральный универмаг и много других.

Но переулочек, где жили Шааковы, сохранял свой патриархальный вид. Он был очень уютным местечком – высокие деревья уходили макушками в небо, а в тени под деревьями журчал арык. Маленький был переулочек, домов на пятнадцать. Шааковы снимали один из этих домиков – одноэтажный кирпичный, из четырех комнат. Конечно же, при доме был дворик.

В этом доме и в этом дворике я бывал частенько. Дружил я с Яшкой, а из остальных членов семьи мне нравился дядя Миша, его отец. Даже внешностью он располагал к себе – сильный такой, широкоплечий, рукопожатие – как у деда Ёсхаима. А лицо доброе, спокойное, улыбчивое. Он любил пошутить, посмеяться. Черные волосы Михаила поседели рано, но ему, круглолицему, смугловатому, это даже шло.

Уж не знаю, по каким причинам, только дядя Миша временами не жил дома, уходил от семьи. Почему-то мне кажется (может быть, из симпатии к нему), что виной тому был характер тетки Тамары. В то лето, о котором я рассказываю, Михаил как раз отсутствовал, и я жалел об этом. Без него как-то пусто было в доме. Я вспоминал наши с ним чаепития. Особенно одно, недавнее…

Я пришел тогда к Яшке поиграть, но дома никого не было, кроме Михаила. Он сидел на кухне, пил чай и, как только я открыл дверь, махнул мне рукой приглашающе: давай, мол, садись. Я уселся, Миша молча налил мне в пиалу душистого чаю и кивнул, показывая на мешок с сухарями, с теми, что в Ташкентских булочных продавались на вес… Дважды кивать ему не пришлось. Как я любил эти хрупкие, коричневатые, отлично высушенные сухари! Я мог их есть и есть без конца. Дядя Миша тоже. И вот сидим мы друг против друга и наслаждаемся чаем с сухарями. А, может быть, и тем, что сидим вот так вдвоем, в тишине и покое, а не в шумном обществе Яшки с Ильюшкой и громкоголосой тетки Тамары. Мы молчим и звуки, которые раздаются в кухне, не нарушают тишины. Вот зашуршал пакет – это дядя вынул сухарь. Тук-тук-тук… Это он постучал сухарем по столу, чтобы слетели крошки… Дядя – большой педант, не стряхнув крошек, он ни за что не поднесет сухарь ко рту. Мало того, знакомые продавщицы в булочной знают, что ломаные сухари класть Михаилу в пакет нельзя ни в коем случае… Тук-тук-тук… Это я, глядя на дядьку, тоже постукиваю сухарем по столу… Кр-р-уп! Это дядя надкусил сухарь. Я не отстаю… У-уп-с-с… Наклонившись к пиале, дядя Миша звучно отпил чай. Я делаю то же самое. Дядя Миша одобрительно кивает головой. Мы с удовольствием смотрим друг на друга… Постукивают сухари, хрустят сухари. «Кр-р-уп!» и «у-уп-с-с» чередуются, сливаются и звучат, как музыка. Небольшая пауза – дядя Миша макает очередной сухарь в чай. Я, конечно, тоже, ведь это просто смак: обмакнешь сухарь, а потом высасываешь из него сладенький сиропчик.

Когда я садился за стол, пакет был полон сухарей. Сейчас, запустив в него руку, я достаю последний. Дядя Миша снова кивает: «Хощ». Хорошо, мол, молодец… Наелся? Я тоже киваю, и мы оба улыбаемся, очень довольные друг другом…

Да, жаль очень жаль, что дядя Миша снова исчез из дома! Будь он здесь, мы с Яшкой, освободившись от занятий с Раей, наверное, вертелись бы сейчас возле дяди-Мишиной старенькой «Победы». Обычно она всегда стояла во дворе. Яшке с Ильюшкой разрешалось мыть машину, что им очень нравилось. С этого и началось приобщение братьев к профессии отца – он был шофером, дело свое любил и в технике разбирался отлично.

Сколько из-за этого мытья машины происходило разных историй, ссор а то и драк между братьями! Помню, как однажды мы с Юркой направлялись к Шааковым и, повернув в их переулок, увидели «Победу», стоящую возле арыка. Она так и сверкала в солнечных лучах, вся залитая водой. Тут же увидели мы и мойщиков. Черпая ведром воду из арыка, Илья окатывал машину, а Яшка, стоя по другую сторону, мохнатым полотенцем протирал дверцы. Не успели мы подойти, как Илья с размаху выплеснул воду на крышу, и струя накрыла Ахуна. Завопив, тот по-черному обложил братца. Двенадцатилетний Яшка в совершенстве знал матерный язык, именно благодаря Илье. Но старший, конечно, возмутился.

– Что-о-о? Ты как выражаешься?! Да еще при людях… Ну, погоди, Лысый, сейчас морду намылю!

Схватив с капота машины еще одно мокрое полотенце, Илья скрутил его жгутом и кинулся к Яшке. Начался стремительный бег вокруг «Победы», при этом братья непрерывно обменивались ругательствами. Мы с Юркой только переглядывались, прекрасно зная, как и чем закончится эта сцена. Младший был мальчишка довольно юркий, но старшему, конечно, удалось его поймать. Дав Яшке пару хороших пинков под зад и несколько подзатыльников, Илья приступил к главному наказанию: выкручиванию руки.