Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Тогда-то я и вспомнил историю про другое наследство. Я ее то ли от мамы слышал, то ли от кого-то еще из родственников.

Мой прадед с отцовской стороны, Рахмин, отец бабушки Лизы, был до революции богатым человеком, фабрикантом. Как я уже рассказывал, его жена, моя прабабка, ушла от мужа вместе с детьми. А он остался в своем доме в Коканде. Откуда-то стало известно и передавалось от родственников к родственникам, что когда начали после революции реквизировать ценности, этот самый Рахмин замуровал в стене своего дома кувшин с драгоценностями. По слухам – несметными: там и золото было, дескать, и бриллианты… Ну, были или не были, точно никто не знал (и узнать-то уже не у кого было, прадед помер) – но говорили.

Вот так! – думал я, пока мама, позвякивая монетками, прятала узелочек в шкаф. – Дед Ханан все, что было у него, отдавал, ничего не жалел для людей, для семьи. Наверно, и мама поэтому такая добрая. А тот мой родич – вот скупердяй! В стену замуровал… Мог созвать родственников, друзей, раздать, а он спрятал – и никому ни слова… Ни себе, ни людям. Бабка Лиза уж точно в него пошла!

Кроме моих собственных детских впечатлений, были и другие сведения о бабкиной скупости. У нее имелось немало драгоценных украшений, в том числе – два тяжелых золотых браслета, называемых по бухарски «даспона». Сам я их не видел, но мы с Юркой однажды подслушали разговор наших мам как раз об этих «даспона».

В Азии строже, чем в других странах, соблюдается обычай: свекровь на свадьбу дарит своей невестке украшения. По возможности – дорогие. Довольно часто это происходит еще до свадьбы, когда родители жениха и невесты договариваются о браке своих детей. Это особый обряд, он называется «кандхури», что означает «поедание сладкого». В церемонию действительно входит угощение сахаром. Уж не знаю, во мгле каких веков можно разыскать происхождение этого обряда… Если свекровь не дарила невестке драгоценное украшение на такой встрече, она делала это на помолвке или же вскоре после свадьбы.

Так вот, ни моя мама, ни тетя Валя не получили от бабушки Лизы традиционных подарков ни на кандхури, ни на помолвке, ни после свадьбы. Вообще не получили…

Может быть, по женски им было и досадно, но больше – смешно: до чего же их свекровь скупа! И любопытство одолевало: что она собирается делать со своими браслетами? Ведь никогда не надевает…

Истории – о кувшине, замурованном в одном из домов Коканда, о бабушкиных браслетах очень нас с Юркой занимали, хотя мы понимали, что это только мечты, игра и в никакой Коканд мы не поедем, и в дедовых кладовках и подвалах не станем рыть ямы. Словом, не удалось нам с Юркой стать Томом Сойером и Геком Фином.

Но самое забавное, что сокровища скупердяя-прадеда существовали на самом деле и в конце концов обнаружились. В семидесятых, когда, освобождая место для нового здания, сносили дом старого Рахмина, бульдозерист ударил по стене и… Все было именно так: разбитый кувшин, драгоценности… Бульдозерист сдал их властям и получил свою долю. А родственникам не досталось ничего.

Коврик, который помог маме вспомнить о текинском ковре, я с того дня очень полюбил. И уже не забывал выливать воду из баночки. Коврик лежал у моего письменного стола много лет, до тех пор, пока мы не уехали в Америку.

В носу защекотало, я чихнул. Щеки и шея чувствуют нежное поглаживание. Сквозь сон кажется, что это дед Ёсхаим, поправляя одеяло, щекочет меня своей бородой. Так приятно, так ласково… И сразу же начинает сниться, что я лежу в теплой ванне, наполненной мыльной пеной, и эта пышная пена, ее радужные пузырьки, скользят по моему лицу, лопаются, щекочут…

Но тому, кто так деликатно занимался моим пробуждением, уже надоела эта забава. Я дернулся от толчка в бок, охнул, присел – и тут же чья-то ладонь зажала мой рот.

– Тш-ш-ш… Не ори, Рыжий!

Юрка – это, конечно же, он – тихонько смеется и сообщает, что ему не спится, а я как заснул час назад, так все дрыхну да дрыхну. Просто смех берет! Как можно спать в такую ночь?

Постепенно приходя в себя и осматриваясь, я в глубине души соглашаюсь с Юркой и злость моя проходит.

… Каникулы. Лето. Любимый старый двор. Мы с Юркой, как обычно, ночуем не в доме, а под урючиной, на топчане возле глиняного дувала. Что может быть прекраснее такого ночлега?

Ночь тихая-тихая. Слышен лишь звон цикад, негромкий, будто и они боятся нарушить тишину и нежно так шелестят в ночной мгле. Свет тусклой лампочки над воротами не доходит до нас, затерявшись в листве деревьев, зато над нами в черном бархатном небе, переливаясь, сияют звезды. Как их много! Миллионы, миллионы миллионов… Они мерцают, словно переговариваясь. Может, не только между собой, но и с нами? Может, это их шелест мы слышим, а вовсе не звон цикад?

– Юрка, слышишь?

– Чего? А-а, цикады… Ну и что?

– Да нет… Это звезды мерцают. Послушай… – Я беру юркину руку, поднимаю ее вверх и начинаю медленно покачивать – в такт этому мерцанию и шелесту. – Слушай…

Несколько мгновений Юрка добросовестно старается понять, чего я от него хочу, потом смеется и вырывает руку.

– Да брось ты!

Юрка – реалист. Если его и интересуют звуки, раздающиеся в ночи, то совсем другие.

Я немного погрешил против истины, написав, что в тишине слышен был только звон цикад. Просто остальные звуки были для меня так привычны, что я их почти не слышал. Например, такие: «чпок-чпок!».

Топчан наш стоит под урючиной. Звездное небо я вижу в просвете между ее ветвями и крышами построек. Мне и сейчас, как в раннем детстве, кажется, что эти ветви поддерживают небесный свод. Само дерево неразличимо в темноте, но я так хорошо его знаю, что и ночью будто вижу его ствол с выпуклыми жгутами на коре, обвивающими, как жилы, могучее древесное тело.

Оно такое мощное, что мне иногда кажется: никогда это дерево и не было маленьким. Оно вовсе не росло, а просто однажды – наверное, вот такой же ночью – выбилось из-под земли, прошило насквозь стену дома. Во все стороны и вверх враз потянулись от ствола корявые, толстые, покрытые листвой ветви. Вышел утром дед Ёсхаим на крыльцо, а дерево стоит. Будто всегда стояло.

Она не только мощная и красивая, наша урючина… Она еще и плодоносит с невероятной щедростью! Летом все ветки буквально усыпаны темно-желтыми с коричневыми точками мелкими абрикосами размером в небольшую сливу. У нас их называют урюком, отсюда – и «урючина». Но как ни называй, сладость и аромат от этого не убавляются.