Ким Корсак - Предел погружения

– Погоди, – Гриша подпер щёку ладонью. – Откуда такая инициативность?

Фельдшер растерянно покосился на него:

– Виноват?

– С чего ты вообще решил их перепечатывать? Я пока тебе и не давал такого распоряжения.

– Да как же не давали, – фельдшер озадаченно покрутил головой, – ещё в начале недели, во вторник, кажется – мы шли из кают-компании, и вы сказали, мол, хорош хуи пинать, Серёга, карточками пора заняться…

Гриша нахмурился:

– Ты хочешь сказать, у меня что-то с памятью? Как же я мог тебе об этом говорить во вторник, если я сам про них вспомнил только тогда, когда Вершинина попросила скопировать ей файлы на дискету?

Фельдшер пожевал губами.

– Не могу знать, тащ док.

– Может, тебе это приснилось?

– Может, и приснилось, – покладисто отозвался парень. – У меня уже несколько раз так было: что-то происходит, я с кем-то говорю, а потом оказывается, это был сон. А раз вышло наоборот: тащ старпом попросил накапать ему корвалола, а я потом просыпаюсь за столом – задремал, думаю, привиделось. Пяти минут не прошло, возвращается старпом. Ну, говорит, и где мой корвалол, ты совсем, что ли, страх потерял?

Гриша хмыкнул.

– Говорю же, автономка. Как же тут не запутаться, если вчера было как сегодня, а завтра – то же самое?

Помолчав, он щёлкнул пальцами.

– Ничего. Сейчас всплывём – и на льдину. Вот ты был раньше на полюсе?

– Два раза.

– Ишь ты. А я не был. В любом случае, – он откинулся на спинку кресла, – пройдёмся, косточки разомнём, подышим воздухом с нормальным процентом кислорода. Тогда и сны перестанут путаться с явью. Верно я говорю?

Сквозь прорезиненные подошвы тапочек Саша чувствовала, как едва ощутимо подрагивает пол. Дрожь расползалась по стене, о которую опиралось Сашино плечо, и неуклонно вливалась в тело.

Поначалу было не так, первые минут сорок Саша вообще не замечала всплытия. Только стрелка глубинометра лениво ползла вверх по дуге – почти так же медленно, как минутная стрелка на часах. Саша выводила каракули в блокноте – мало-помалу они превращались в горбатые силуэты лодок, птиц, в тёмные завитки волос. Вслушивалась в дробь спокойных чётких команд, рассматривала лицо командира – отстранённо-цепкий взгляд, плавная линия рта, чёрточки морщин на лбу.

Артур сидел дальше от неё, за пультом, но когда старпом поворачивался в кресле боком, в её поле зрения попадали смуглые ладони с длинными крепкими пальцами, она могла увидеть скупые движения рук. Артур что-то нажимал на пульте, и стрелка глубинометра то замирала, то шла вверх быстрее.

Он ни разу не повернулся в её сторону, и ей трудно было разглядеть выражение лица. Только острый профиль и растрёпанный чуб, сползающий на лоб. Она снова опускала взгляд – мигающая лампочка, проворные пальцы с коротко обрезанными ногтями, кнопка, щелчок, перевитое тёмными венами запястье в распахнутом, неловко завернувшемся рукаве.

Широкая спина старпома снова закрывала пульт механиков, и Саша возвращалась к своему блокноту.

Но вот сейчас уже и рисовать становится трудно: карандаш дрожит вместе с лодкой, мягкий штрих норовит сорваться в испуганный зигзаг. Команды по-прежнему звучат размеренно, никто не суетится, ни в ком не видно тревоги. Значит ли это, что всё в порядке?

Она осторожно вертит головой, проводит ладонью от затылка вниз, разминая занемевшую шею. Замполит поглядывает на неё добродушно, кажется, вот-вот улыбнётся, и тугой узел у Саши в горле понемногу распускается.

– Принимать с двух бортов!

Под лопатками снова сжимает: эту команду она раньше не слышала. Что-то не так?

– Есть принимать с двух бортов, – безмятежный голос Артура. Лодка дрожит всё сильнее, стена бьётся Саше в плечо, и Саша отодвигается, складывает руки под грудью. Жаль, сесть некуда, все, кто сидят – на боевых постах.

– Приготовиться к ускоренному приёму!

– Готов.

– Принимать ускоренно с обоих бортов!

Командир не успевает договорить, как лодку дёргает, бросает, и Саша снова стукается плечом о стену – гораздо больнее, перед глазами темнеет, а из горла само собой вырывается сдавленное шипение. Но уже всё. Лодка замирает. Она как будто затаила дыхание – то ли опять рванётся вверх, то ли её потащит вниз, ко дну.

– Четыре насоса за борт! Две тонны в нос!

Лодку снова пробирает и отпускает дрожь. Или это дрожат её, Сашины коленки.

– Ждём, – роняет Кочетов.

Стрелка подрагивает на делении двадцать пять метров, не сдвигаясь. Кто-то тихо выдыхает.

– Открыть кормовую ЦГБ.

– Есть открыть кормовую ЦГБ!

Стрелка медленно сдвигается вверх. Пол под ногами снова вибрирует.

Саша проводит ладонью по лбу, стирая влагу.

Если бы она всё-таки пошла к себе в каюту и легла, было бы ей спокойнее? Или она бы извелась, измучилась от неизвестности? Конечно, она и здесь не понимает, что они делают, но можно просто слушать перекличку голосов, всматриваться в движения рук. От этого становится немного легче, как будто ты маленькая и лежишь на кушетке, застеленной клеёнкой, облепленная холодными железными датчиками, а приборы попискивают, мигают, и ты пытаешься скосить глаза на экран, где всё мигает и ничего не понятно – но за столом перед экраном сидит большой человек в белом халате, и ты веришь, что сейчас он щёлкнет кнопкой, повернётся к тебе и кивнёт: «Всё хорошо».

Ноги устали. Ноют от коленей до щиколоток, пятки покалывает мурашками. Ещё немного, и она, наверное, сползёт прямо на пол. Если она никому не будет мешать – какая разница?

– Тащ командир, лодка больше не всплывает.

– Принято. Акустик, – Кочетов говорит в «Каштан», но инстинктивно поворачивается в сторону рубки, – толщина льда?

– Двадцать два сантиметра, тащ командир.

Кочетов кивает.

– Приготовиться дуть среднюю.

– Есть приготовиться дуть среднюю, – отзывается Артур, пальцы легко ложатся поверх кнопок, готовые надавить.

Балласт из средней группы цистерн продувается последним. Значит, всё, остался один рывок вверх. Сейчас будут ломать лёд – или лёд будет ломать лодку.

– Продуть среднюю!

– Есть продуть среднюю!

Глубокий, утробный выдох где-то под полом, в трюмах – и вверх, вверх, не останавливаясь, и треск – тонкий и сухой, а потом сильнее, сильнее, и тяжёлыми дробинами над головой – грух, тух, тух! – выламывает, выкручивает вместе с твоими собственными позвонками – подскакиваешь, стукаются зубы – и плеск.

И всё.

Над головой всё цело. И под ногами.

Командир тяжело заваливается спиной в кресло и ударяет ладонью о ладонь.

– Молодцы, – едва размыкает губы, но голос всё так же хорошо слышно.

Рядом кто-то смеётся, кто-то матерится сквозь зубы – неужели замполит?

Дима-Веснушка трёт ладонями покрасневшие щёки. Артур за своим пультом запрокинул голову к подволоку – на шее резко обозначился кадык, за ворот скатывается прозрачная струйка.