Наталия Медведева - Любовь с алкоголем

— Ох, слушай… — она не закончила, что хотела сказать, подумав, что он, видимо, не первый раз в такой ситуации, что какое ее дело и что, в какой-то степени, это было оригинально и необычно. Она завернулась большим полотенцем и вышла в комнату.

На одном окне штора была отодвинута, и из него был виден кусок участка с кустами и деревьями. Березами. Слава захохотала:

— Это ты, Билли? Пытаешься создать атмосферу России?!

Вильям сказал, что его отец посадил эти березы двадцать лет назад. Он и его отец.

— Удивительно, что твоя мама их до сих пор не уничтожила.

— Не волнуйся, она это делает. Время от времени. Сейчас это не так часто, и она стала цивилизованной. Пользуется электропилой.

— Она настолько «нервная»? Вы должны положить ее в госпиталь.

— Она только шесть месяцев как оттуда. Я принесу тебе пиво.

Слава стояла у окна, думая, что это сумасшедший дом. Она нашла сигареты в кармашке пелерины и открыла штору на другом окне. Оно выходило на бассейн, полный опавших листьев, падающих с дерева на самом краю бассейна, трогающего воду ветками. Вода была мутной.

— Почему это так? — Она обернулась к вошедшему с кружкой пива Вильяму.

— Его надо очистить. Ну, вот придут и очистят его. Тебе не нравится так? Лучше с опавшими листьями, чем хлорированно-голубой, нет?

Слава оглядела комнату. В ней почти не было мебели, за исключением кровати «вечного студента» — матраса. Зеркало, два кресла. Высокая ваза с сухими цветами. Рядом — что-то вроде колонны с широким верхом. Какие-то мелкие предметы лежали там: фото, часы, пепельница. Она подошла сбросить пепел с сигареты и взглянула на фотографии. На одной Даглас был с высокой рыжей женщиной. Она была очень худая, и все мышцы ее были напряжены. Включая и мышцы лица. Взгляд казался заиндевевшим, как стекло, схваченное инеем.

— Это твоя мать? — Слава показала ему фото, и Вильям кивнул. — Ты не похож на нее… Она совсем не… старая.

— Я похож на отца и да, она не старая, ей… Ты хочешь выйти?.. Вот, на. — Вильям принес из ванной комнаты и протянул ей апельсиновый халат.

Они вышли, прошли по коридору и оказались в большущей комнате. Со множеством окон. И со шторами на них.

— Какое противоречие. Это, видимо, безумно светлая комната. И в то же время — все эти занавески, шторы… — Слава стояла лицом к стене с огромным зеркалом в позолоченной раме, с антикварным буфетом под ним, наполненным хрусталем, серебряными подносами, ведерками, тысячью мелочей. — Как… — она не закончила, потому что не совсем поняла свое впечатление: буржуазно, мещански, богато?..

В зеркале отражалась картина с противоположной стены — хорошая работа, в шикарной раме. Другие стены тоже были в картинах.

— Твоя мать любит живопись?

— Моя мать любит все, что дорого.

— А ты? — Она глядела на Вильяма чуть прищурившись, ожидая, будто он должен был дать ей решающий ответ.

— Я не люблю ее стиль. Удовлетворена?.. Пойдем, выйдем. Туда, где я люблю. Пока еще.

— Что-то должно там измениться? — Слава пошла за Вильямом, обойдя маленькие, хрупкие стулья, ступая по мягкому ковру.

На диване, среди множества подушечек лежала забытая рыжей, видимо, книга Трумана Капоте. «Конечно, она читает его книги, воображая, что тоже принадлежит к светским дамам, «лебедям», думая, что это немного о ней…» — скуластая девушка хмыкнула, но Вильям открыл двери главного входа в дом, и она замерла от неожиданности.

Громадный дуб стоял посередине. Чуть левее от открывающегося перед домом участка, но, конечно, он был центром. Неподстриженная трава, мелкие колокольчики, дикие ромашки тут и там, все это клонилось к подножию дуба, плыло будто к нему. Преклоняясь. Ветви дерева были почти без листьев, и эта голость делала дуб страшным. Торжественным. Солнце стояло невысоко и проглядывало сквозь ветви. Его можно было принять за луну. Оно светило бело-перламутровым, осенним, чуть прозрачным светом. Слава разглядела тропинки из разбитых кирпичей, сквозь которые прорастала трава и желтая, как измена, мать-и-мачеха. Кусты были высажены оградой. Но Слава уверенно представила, что за ними есть и настоящая. Чугунная.

— Подожди, я возьму себе пива. — Вильям ушел в дом, а Славка шагнула на дорожку из битого кирпича и с нее — в неподстриженную траву.

В Лос-Анджелесе, где символом города помимо смога и вечного движения фривеев мог быть такой же вечный, с утра до вечера, треск подстригающих траву машин… здесь эта трава была оставлена… быть.

Вильям вернулся и, обогнув дом, они вышли к бассейну. На одном его краю стояли металлические резные скамейки и стол — белая краска трескалась. На другой стороне, прямо под ивой, роняющей листья в воду, стояло металлическое же кресло. На самом краю, падая почти в воду, как и листья.

— Здесь так мистично… Знаешь?.. Конечно, поэтому тебе и нравится здесь, — она села на скамью и обернулась: дуб был сзади, но все равно влек к себе, оставаясь главным. — Я бы сняла здесь фильм… Здесь и так, как в фильме. Было бы очень странно, — она сделала кольцо из пальцев и посмотрела, как в объектив камеры, «пройдя» полукруг бассейна и остановившись на Вильяме.

— Сколько лет ты живешь в Америке? — Вильям открыл банку пива, и шипучая пена заполнила полстакана.

— Ох, полжизни!.. Представляешь?!

— Ты уже успела три раза выйти замуж.

— Да, вечный поиск.

— Разве для этого надо выходить замуж?

— Для меня, видимо, надо. Таким образом я конкретно фиксирую неудачи. А вообще, я, видимо, женщина в первобытном смысле. Цивилизация и прогресс меня сбили столку. Вообще, люди, мне кажется, потеряли ощущения своих конкретных ролей.

— Вчерашние люди в галерее, совсем как не эмигранты.

— Конечно, Даглас, они больше американцы, чем эмигранты первой или второй волны. Но это не их заслуга, а времени и обстоятельств. Как не эмигранты… зачем художник, приехавший из Парижа, где, как говорят, да и он сам повсеместно об этом заявляет, он был очень известен, выставляется теперь в галерее у эмигранта, никому не известного? Почему не у известного всем в Нью-Йорке Фельдмана? Это, кстати, как насмешка — напротив галереи Нахимкина действительно Фельдман — только не галерейщик, а продавец электроламп. Очень по-лос-анджелесски.

Вильям усмехнулся. Он оглядел бассейн и сказал, будто себе самому напоминая: «Я снял здесь фильм. Двенадцать лет назад».

Она встала и, подойдя к краю бассейна, чуть присев, опустила ногу в воду.

— Ой, совсем не холодная!

— Конечно, нет. Она подогревается.

— Но вы же не плаваете в нем! И все равно обогреваете?! — Скуластая девушка смотрела на Вильяма, как на классового врага.

Тот встал и засмеялся:

— Почему это? Я плаваю! — Он снял джинсы и прыгнул в воду.