Петр Кириченко - Край неба

— Истинно так!

Промучившись день, Мазин понял, что пьянка — занятие совершенно непотребное, что это такое же бегство, как бегство в пилотскую кабину, и больше не напивался. Правда, и от этого легче не становилось, и о Стеше вспоминалось постоянно. А тут еще пришла весна, и неизвестно, до чего все это могло дойти, но как раз весной и повстречалась Мазину женщина, похожая на Стешу. Мазин понимал, что сходство это только внешнее, но через месяц без каких-либо колебаний женился, даже торопился с женитьбой, будто боялся, что передумает, или же хотел отрезать себе все пути. Женщина ему попалась, как оказалось после, довольно-таки равнодушная, но не злая, и Мазин привык к ней и через какое-то время думал о ней даже с нежностью. К тому же ему нравилось положение женатого человека: теперь у него, так же как и у других мужчин его возраста, есть жена, а после будут дети. На работе у него все шло отлично, попал он, как говорят в авиации, в попутную струю: не успел как следует полетать на поршневом вторым пилотом, а затем командиром — осваивай реактивный… И Мазин, вспоминая Стешу, думая о себе, находил, что нечего ждать от жизни чего-то особенного, надо довольствоваться тем, что она преподносит… Меньше чем через год жена ушла от него, сказав на прощанье, что она не может так больше жить.

— Ты все думаешь о ком-то, — спокойно говорила она, собрав свои вещи и готовясь уйти. — Мне другой раз становится страшно рядом с тобой, хоть внешне у нас вроде бы все благополучно… Но любви нет… Зачем ты, Мазин, на мне женился, не понимаю…

Мазину нечего было ответить, к тому времени он понял, что женитьба его была бессмысленной, как бегство от себя, и он согласился на развод. И после жил, как жил и до женитьбы, вспоминал Стешу, иногда — жену и то, как, прощаясь, она сказала:

— Странный ты человек, Мазин, жаль тебя… — И добавила весело: — Не женись только сразу, а то попадется такая, что не забудешь до новых веников…

Мазин в шутку обещал, что не женится, спросил, как это — «до новых веников». Жена, засмеявшись, ответила, что когда попадется такая женщина, тогда и поймет.

В пилотскую уже дважды заходила бортпроводница, спрашивала механика, когда экипаж будет ужинать, но механик, видя, что второй спит, а командир задумался, отправлял ее на кухню. Когда же штурман сказал, что пора бы, мол, и чай пить, он сходил к проводницам и попросил, чтобы разогрели получше и приготовили все, как следует. Это механик положил сам себе в обязанность, зная, что если не побеспокоишься, то о тебе никто и не вспомнит.

Возвратившись в пилотскую, механик коротко доложил:

— Через десять минут подадут!

— Единственная радость при нашей жизни, — устало сказал штурман и, взглянув на командира, добавил: — Согласен?..

Мазин кивнул и, отрываясь от своих мыслей, взглянул на спящего второго, а затем на часы, которые штурман называл «ходики»; они летели второй час, но ему отчего-то показалось, что времени прошло значительно больше.

— Будить надо! — сказал он.

— Не надо, — откликнулся второй пилот, пошевелившись; приподнялся в кресле, помахал руками, будто делал зарядку, и поставил спинку кресла вертикально. — Когда звенят стаканами, никто не имеет права спать, — сказал он, явно рассчитывая на шутку. — Параграф двадцать девять.

— Подремал? — серьезно спросил Мазин.

— Да вроде бы… Все этот аэропорт из головы не идет, — медленно ответил второй, зевнув. — Когда же у нас хоть какой-то порядок будет?

Ему никто не ответил.

В это время постучала бортпроводница, механик открыл дверь, и она подала полотенца, а затем и первый поднос, который механик взял из ее рук и, по неписаному закону, подал Мазину первому. На подносе стояла тарелка с куском мяса и ложкой гарнира, завернутый в целлофан, лежал бутерброд с сыром и дымилась чашка чая. От красного света целлофан искрился, а пар над чашкой казался красным. Один лишь механик имел стол, остальные ели, расстелив на коленях полотенца и поставив на них подносы.

Штурман, держа хлеб в одной руке, другой ухитрялся исправлять курс и, пока ел, не отрывался взглядом от приборов; не потому, что не мог оставить их без внимания на несколько минут, а потому, что привык, и если не видел их перед глазами, то казалось ему что-то не так.

Когда покончили с нехитрым ужином, Мазин попросил у второго пилота график работы на сентябрь и долго вглядывался: с третьего числа им запланировали два выходных. Он смотрел на эти два прочерка, а думал о том, как начальник отдела перевозок сказал, что все привыкли кивать друг на друга. «Надо, чтобы каждый посмотрел на себя», — говорил он устало.

— Это точно! — сказал Мазин, вроде бы отвечая начальнику.

— Что, график? — не понял второй. — Конечно, точно, если ничего не переделают.

— Непременно изменят, — проворчал механик. — У нас по-другому не бывает… Вот прилетим, а вечером — снова… И никто этого не понимает.

И он опять заговорил о том, что такая работа до добра не доведет, о жене вспомнил и сказал, что придется объясняться.

— А зачем женился? — спросил штурман, как всегда, задирая механика. — Жил бы один…

Бортмеханик еле приметно улыбнулся, покачал головой и с достоинством ответил:

— Поглядим на тебя! Умник!

На этом разговор прекратился. Мазин откинулся в кресле и закрыл глаза, давая себе несколько минут отдыха перед посадкой; второй пилот положил руки на штурвал и строго вглядывался по курсу: перед ним раскинулось все то же небо, чернота и звезды: помигивая маяком, красно отсвечивал встречный самолет, и второй долго на него глядел, думая о той силе, что гнала людей даже ночью, когда самой природой положено спать и видеть хорошие сны; что даже простой полет, в котором нет ни отказов ни сложностей, связанных с погодой, требует так много сил, и вспомнил привычные слова механика об инфаркте. Ему захотелось сказать, что было такое время, когда все полеты начинались утром. Он оглянулся на механика, но отчего-то промолчал; решил, наверное, что механик и сам об этом знает, и продолжал вглядываться вперед.

Выходной день Мазин провел дома, ходил по квартире, думал и к вечеру понял, что должен лететь к Стеше. Понятно, она его не ждала, да и глупо было ни с того ни с сего заявиться к ней после четырех лет, но поступить иначе он не мог. Он понимал, что все против него, и тем не менее отправился к командиру эскадрильи. Ничего не объясняя, он сказал, что ему надо пять свободных дней. Командир помолчал, потом крепко выругался и ответил Мазину, что если такие задачки будет подкидывать каждый командир корабля, то он сойдет с ума.

— Ты знаешь, что работать некому, — говорил он каким-то противно дребезжащим голосом, какой бывает у вертолетчиков от вибрации. — График составлен… В августе все летали без выходных, кого же я тебе найду в замену… Слушай, — сказал он помягче, — ты подождать не можешь?