Петр Кириченко - Край неба

Мазин ответил, что ждать не может; они долго еще толковали, и в конце концов, сдавшись, командир эскадрильи согласился что-нибудь придумать.

— Завтра ты выходной, — сказал он. — А на послезавтра найди замену. Дальше — моя забота.

Он назвал экипажи, которые не работали послезавтра, и они расстались. Среди этих свободных был и Корнеев, но его-то Мазин оставил на крайний случай. Корнеев, по определению летчиков объединенного авиаотряда, был «жуликоватый мужик», он всегда ухитрялся вырвать рейсы получше, увильнуть от какой-нибудь общественной работы, к тому же имел неприятную привычку интересоваться личной жизнью других больше, чем своей собственной. Мазин понимал, что Корнеев, если и отработает вместо него, будет напоминать об этом три года, и все же, не найдя замены, пошел к нему.

Корнеев встретил его преувеличенно ласково, назвал по имени-отчеству и даже по плечу похлопал, показывая, как он рад гостю, но Мазин, знавший, что такие, как Корнеев, всегда встречают ласково, чтобы легче было отказать, понял, что пришел напрасно. Рассказав, что и как, он строго поглядел на Корнеева.

— Отработаешь? — спросил. — Очень надо!

— Гм… А что случилось? — вместо ответа спросил тот, все так же радушно улыбаясь. — Что-нибудь серьезное?

— Надо, — коротко сказал Мазин.

Корнеев посмеялся мелким смехом.

— Всегда у тебя приключения, — заговорил он, — то женщина тебя ищет, то лететь надо…

Мазин улыбнулся, подивившись, что Корнеев помнит то, о чем он сам давно забыл: говорили ему, что когда-то разыскивала его какая-то женщина; он решил, что это его старая квартирная хозяйка, и не стал беспокоиться. «Если нужен, найдет», — подумал он тогда. Теперь же, глядя на Корнеева, на то, как он суетился и радовался неизвестно чему и все никак не мог ответить, Мазин подумал, что надо было поинтересоваться.

— Она как раз меня и спрашивала, — продолжал говорить Корнеев. — Я ей все рассказал, ты как раз женился тогда… Да, все растолковал, она и ушла.

— А что же ты мне не сказал?

— Не видел, — скромно ответил Корнеев, — а потом — забыл… Да и не забыл, а подумал: ты женатый человек…

«Дать бы тебе по голове, гнида! — разозлился Мазин, подумав о том, что это могла быть Стеша. — Чтобы не тараторил своим языком!» И с неприязнью поглядел на Корнеева, безмолвно спрашивая, слетает тот или нет.

— Слетаю, — с готовностью ответил Корнеев, правильно поняв взгляд Мазина. — Отчего же не помочь… Может, и мне когда придется…

— Добро, — согласился Мазин, не привыкший торговаться. — Я не забуду!

Наскоро собравшись, он поехал в аэропорт.

В полдень следующего дня Мазин прилетел в Одессу и сразу же поехал на улицу Костанди. За то время, пока летел, многое передумал: о Стеше, о себе и о том, что за четыре года все могло измениться: Стеша не разошлась с мужем или же снова вышла замуж. От множества мыслей, от бессонной ночи в голове у Мазина все перепуталось, он чувствовал, что остановить его уже ничто не может, и поэтому, наверное, смело открыв калитку, вошел во двор. Дом оказался заперт на висячий замок. Мазин постоял, пооглядывался, не представляя, что делать дальше. Перед дверью стоял детский велосипед с оборванной цепью, а у стены — небольшого размера резиновые сапожки. Под яблоней валялось цинковое корыто. Какая-то заброшенность увиделась Мазину во всем этом, он подумал даже, что в доме никто не живет. Но на окнах виднелись белые занавески… Подумав, он написал записку Стеше, воткнул ее рядом с дверным замком и ушел. В записке было сказано, что он приходил, но не застал дома, что ему необходимо ее увидеть и он будет ждать вечером. Место он не назвал, полагая, что Стеша догадается.

Идя по улице, он заметил скамейку, на которой они, бывало, сидели, и эта старая скамейка отчего-то придала ему уверенности в том, что Стеша придет и все будет хорошо. С этой уверенностью он зашел на соседней улице в угловой дом и снял комнату на три дня. Хозяйка удивилась, сказав, что на такое короткое время ей сдавать невыгодно, но, получив десять рублей, сразу же согласилась и, готовя новому жильцу постель, сетовала на то, что комнаты теперь пустуют.

— У меня их пять да домик в огороде, — говорила она, не заботясь, слушают ее или нет. — А живут только в одной — пара молодых, но и они скоро уедут. Конец сезона, — подвела она итог с явным сожалением и вздохнула.

Мазина чем-то удивили последние слова, но думать об этом не было сил, и, как только хозяйка вышла из комнаты, он лег спать. Беспокойная ночь давала себя знать, к тому же он хотел отдохнуть и выспаться до вечера, когда пойдет на встречу со Стешей. В голове крутились все те же мысли и, несмотря на усталость, Мазин никак не мог забыться; снова думалось о Стеше, о своей жизни, и в конце концов с каким-то необъяснимым раздражением он подумал о том, что люди ездят куда-то, ищут чего-то лучшего, хоть, если взглянуть по-другому, ездить никуда и не надо. Мысль эта показалась Мазину странной, не совсем понятной, но додумать он не успел — уснул. И последнее, что навязчиво засело в голове, были слова хозяйки о конце сезона… Во сне Мазину привиделось, что они встретились со Стешей на трамвайной остановке, где отчего-то было многолюдно, как на митинге. Стеша заметила его еще издали и легко взмахнула рукой, Мазин кинулся ей навстречу, но, когда между ними оставалось всего лишь несколько шагов, они остановились… И так, издали, поздоровались. «Вот я и пришла», — сказала Стеша так, будто хотела сказать что-то другое.

«Стеша, — без конца повторял Мазин, не двигаясь с места. — Стеша!..»

«Я ждала тебя, — говорила Стеша тихим и печальным голосом, — но тебя все не было и не было…»

Мазин шагнул к Стеше, обнял ее и стал говорить о том, что он виноват перед нею, что он ничего раньше не понимал, а теперь знает, что любит только ее. Стеша, слушая, всхлипнула у него на груди, и он ее успокаивал и снова говорил, что любит… Слова его были простыми, но такими нежными, и говорил он так, как никогда бы не решился говорить наяву, и Стеша глядела на него радостно. Вскоре она успокоилась, смеялась сквозь слезы, отворачивалась от него и просила не смотреть; Мазин, склоняясь к ней, нарочно заглядывал в лицо и, вытирая большим пальцем слезы со щеки, повторял: «Стеша!.. Стеша!..»

Их окружали любопытные; Мазин слышал какие-то крики и, опасаясь чего-то, увел Стешу с трамвайной остановки. Медленно пошли они по тропинке к морю, и Мазин, не выпуская руки Стеши, старался ступать так, чтобы тропинка оставалась Стеше, а она вроде бы сторонилась, и получалось, что брели они оба по высохшей траве. Мазин просил Стешу рассказывать, сам говорил, все еще не успокоившись от радости. Стеша улыбалась, рассказывала о школе, о том, что программа год от года усложняется и детям тяжело, и получается, что они, не отбегав как следует свое детство, быстрее выучиваются, но медленнее взрослеют. Мазин соглашался, кивал головой. «Да, Стеша», — подтверждал он, обнимал ее за плечи, все больше чувствуя, что любит Стешу так, как никогда и никого не любил; и ему было понятно, что чувство это не зависит от того, простит его Стеша или нет; она могла и простить его, потому что была добра, но если бы и не простила, что было бы тоже справедливо, то он все равно не может ее не любить.