Петр Кириченко - Край неба

Неожиданно Дуров подумал, что таких мест на земле осталось немного: мало найдется охотников жить в глуши — ни тебе соседей, ни знакомых, даже случайный путник вряд ли попадет сюда, потому что к дому ведет не широкая дорога, а узкая, еле приметная. Тропинка и та, петляя и то приближаясь к речке, то убегая от нее, пропадает кое-где в травах… Можно бы поставить дом на той стороне, ближе к лесу, хотя, возможно, первого, кто здесь поселился, и прельстило высокое, привольное, открытое всем ветрам место.

Выходя из дома, Дуров повстречался на крыльце с хозяйкой, взглянувшей на него все еще настороженно.

— Пройду к речке, — сказал Дуров, лишь бы не разойтись молча. — Вы уж… — начал он, но тут же замолчал и непонятно отчего смутился.

Он хотел сказать: «Вы уж потерпите пару дней», но одернул себя, решив, что не годится повторять одно и то же. И смутился еще больше.

Женщина какую-то секунду смотрела на него внимательно и цепко, будто хотела все же разгадать, что он за человек.

— Вот там, — она махнула рукой в сторону реки, — сходни есть. Если покататься хотите, то и лодка там. На замок припнута, да то так — для виду. Дерните дужку…

Она поправила на голове белый выгоревший платок, натянув его больше на лоб, отчего вид ее стал еще строже, и добавила:

— А так и не знаю, что вам еще… Если бы муж был, тогда, может, что и придумал бы… Порыбачили бы. — Улыбнулась еле приметно: — Что тут у нас — глухомань.

— Да мне ничего и не надо, — заверил ее Дуров. — И развлекать меня не надо, поживу пару дней — и на том, как говорят, спасибо…

— Ну да живите, — разрешила хозяйка, будто продолжая первый их разговор, и пошла в сени так скоро, словно бы и не останавливалась на крыльце.

Дуров потоптался в нерешительности и пошел к реке. Его провожали два пятнистых огромных пса, скрытных и молчаливых, они держались сзади, как конвой. За изгородью тропинка шла по невысокой, молодой траве, выросшей после покоса, и Дурову подумалось, что рано он приехал и ничего не услышит. «Но все же приехал, — сказал он тихо и нарочито весело. — Шутка ли — двадцать лет прошло!» Радости от этих слов он, однако, не почувствовал и еще раз подумал, как все-таки неудобно вышло: хозяин в отъезде, а хозяйка, выскочившая на лай своих сторожей, не хотела даже слышать о квартиранте и заговорила приветливее только тогда, когда Дуров сказал, откуда он приехал, и показал документы.

— И что же? Именно сюда? — спросила она и впервые взглянула на него с интересом. — Как же вы добрались?.. Пешком?..

— До Перекатов — автобусом, а там — поездом ехал, — ответил Дуров, глядя на хозяйку и думая о том, что она все же побоится пустить его в дом.

— Перекаты, слава богу, четырнадцать километров, — сказала она вроде бы даже насмешливо. — Что ж за причина такая?..

Дуров сказал, что отдыхал когда-то в этом доме. Собаки, не отходя от хозяйки, толклись у ворот; одна из них, у которой голова была побелее, вызевнула протяжное «а-а-у-у» и легла на землю, как бы догадываясь, что разговор будет долгим.

Хозяйка взглянула на собак, помолчала.

— А имя хозяина знаете? — спросила она, но сама смутилась от такого вопроса и поспешно добавила: — Но если давно были, то и запамятовать можно…

— Константин! — твердо сказал Дуров. — Константин Ильич!

— Помер он, — равнодушно сообщила хозяйка. — Уже семь лет, как мы здесь.

Дуров покачал головой так, вроде бы хотел сказать, что если бы жив был Константин Ильич, то он не стоял бы у ворот. Хозяйка, не знавшая, что ей делать, как поступить, тоже призадумалась. Была она ладная, крепкая, с лицом обветрившимся и миловидным. Красная, в мелкий цветок кофта сидела на ней хорошо и обтягивала покатые плечи. Руки были загорелые и полные. Светлые брови показались Дурову строгими, быть может потому, что разговор получился строгий.

— Что же вы будете делать? — спросила хозяйка, всматриваясь серыми глазами в лицо Дурова. — Все же столько прошли… Непривычно, наверно?..

— Побуду немного, да и пойду, — улыбнувшись, сказал Дуров. — И поеду домой…

— В Москву? — удивилась хозяйка и сказала это таким тоном, словно поездка по каким-то причинам была совершенно невозможна, у нее даже глаза изменились и на лоб набежала складка.

Дуров утвердительно кивнул, перекинул сумку с одного плеча на другое, будто собирался тут же и отправиться в дорогу.

Хозяйка снова задумалась, нахмурилась, куснула губу: видно, ей стало жаль непрошеного гостя.

— А бог с ним! Живите! — сказала она неожиданно легко, будто на что-то решилась. — Что же теперь делать!

И когда накормила Дурова картошкой и молоком и он предложил ей двадцать рублей, — выбрала из бумажек пятерку, а остальные вернула.

— Больше не возьму, — сказала она просто и без стеснения. — Да и эти-то… Так уж…

Она не договорила, махнула рукой и, улыбнувшись чему-то своему, отвела Дурова в комнату и занялась прерванными делами. И, сидя перед окном, Дуров слышал, как она то входила, то выходила, то звякала ведрами.

Дойдя до края обрыва, Дуров постоял, поглядел на ступени, вырытые в желто-серой глине, на воду реки. Солнце давно перевалило за полдень и заметно склонилось к земле, но все же было довольно жарко. Даже от близкой воды не доносилась прохлада. Тихо было, хорошо и до того привольно, что Дурову захотелось кинуться в речку с обрыва, пролететь эти несколько метров, а не пройти их по ступеням… «Не успел уехать от привычной жизни, как сразу же захотелось прыгать и летать», — посмеялся он сам над собой и серьезно уже подумал, что, может быть, привычное и впрямь не дает человеку оторваться от земли. Стоял и слушал тонкое пчелиное жужжание, звеневшее над степью одинокой струной, а после, сам не зная зачем, оглянулся на дом. Из окна на него глядела хозяйка, и Дуров шагнул вниз по ступеням.

…Двадцать лет назад, совершенно случайно, Дуров жил в этом доме с первой своей женой Варенькой; расписавшись, они приехали сюда на три дня, а пробыли две недели. Тогда был август, лето выдалось знойным, и трава скоро сгорела. И вечерами, когда они бродили вдоль обрыва или сидели на крыльце, слышно было, как от легкого, прилетавшего из степей ветра шелестит трава. Шелест ее казался Варе таинственным, неразгаданным, и она постоянно говорила:

«Послушай!.. Нет, ты послушай! О чем она шелестит?!»

Дуров не мог сказать, и они смеялись…

По утрам они бегали к речке умываться, и не объяснить было, отчего столько радости доставляли им эти глиняные ступени, росистая и холодная трава, чистая, студеная по утрам вода. Варя, будто предчувствуя скорую разлуку, не отпускала Дурова от себя ни на шаг, и когда в один из дней они с хозяином уплыли на ту сторону нарубить жердей, она ждала с нетерпением и встретила у реки.