Петр Кириченко - Край неба
- Название:Край неба
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1985
- Город:Ленинград
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Петр Кириченко - Край неба краткое содержание
Жизненная подлинность, художественная достоверность — характерные черты рассказов П. Кириченко.
Край неба - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
«Думала, не дождусь! — сказала она. — Мне даже страшно стало…»
И смотрела на Дурова с тревогой и нежностью, словно боялась, что он исчезнет. Когда они разгрузили лодку, она взялась помогать; а Константин Ильич хмурился, отнимал у нее жердины и говорил в сердцах: «Варенька! Ну, Варенька!» И Дуров, глядя на эту сцену, смеялся.
Оттого, что она любила и не испытала еще никаких тревог, мир ей казался удивительным; в то лето она стала совсем другой, она любила не только Дурова, но и всех людей, и поскольку они попали в этот дом, где жили только хозяин да хозяйка, то она перенесла всю свою любовь на них.
Она вышла замуж, но что-то нежное, по-детски чистое оставалось в ней, такое, чего Дуров ни у кого не замечал; и когда она говорила, то невозможно было не поверить, потому что в голосе ее слышалось столько чувства, жизни, что Дуров, слушая ее, сомневался, бывало, его ли это жена. И любил ее в такие минуты без памяти.
«Константин Ильич!.. Евдокия Захаровна!» — только и слышалось в те дни. И Констанин Ильич, проживший свою жизнь в отдалении и глуши и привыкший к тишине, улыбался ей и называл «Варенька-Варвара». Однажды, когда Варя стала в шутку фантазировать о том, как они с Дуровым через несколько лет нагрянут в гости, Константин Ильич, словно бы угадав, что этого никогда не будет, даже погрустил.
«Вы станете старенькими — забудете нас, — говорила Варя, — а мы неожиданно приедем и развеселим…»
«Доченька ты наша, — отвечала Евдокия Захаровна, — как же мы тебя забудем».
Константин Ильич подтверждал слова жены, кивая головой.
А ведь он был суровым мужчиной и на лице его давно не проступали никакие страсти… «Ах, Варенька-Варвара!» — говорил он ей, и этими словами передавал, как он рад, что они приехали. И когда отвозил их в Перекаты и прощался, то заплакал.
Сидя у воды, около старого кострища, где лежал обгорелый пень да закопченное, помятое ведро, Дуров вспоминал то, что было так давно, и понимал теперь, что ничего таинственного в шелесте травы не слышалось, что Варя не могла ни предугадывать, ни тревожиться. Просто дни тогда выпали им беспечные, а вечера — свежи и медлительны. Солнце падало далеко в степи, и долго еще горело небо красными, переменчивыми отсветами. Ветер приносил откуда-то издалека еле уловимый запах дыма — наверное, в то лето часто вспыхивали пожары. А главное, они были молоды и счастливы, как могут быть счастливы любящие друг друга люди.
Теперь Дуров мог точно сказать, что ничего прекраснее, чем эти две недели, в его жизни не было, потому что после смерти Вари все пошло наперекос и пришлось ему изведать то, от чего, как говорят в народе, зарекаться не надо. И сейчас все у него как у других людей, но это все Дуров должен был сначала потерять, а после найти. На это нужны были силы, желание…
«Но выкарабкался, — подумал Дуров, глядя на темневшую воду, — и никто не может ткнуть пальцем, да и на заводе не последний человек». Он усмехнулся, порадовавшись, что никто не знает о его поездке, а то сказали бы — тронулся наш старик: его давно звали «наш старик», хотя стариком он себя не считал. И еще подумал, что приехал сюда не только потому, что хотелось послушать шелест травы, увидеть этот дом, знакомое и памятное место, а потому что нечем стало жить в благополучии и внешней порядочности теперешней жизни: дочери выросли и вот-вот уйдут из семьи; жена давно превратилась в наседку, беспокоилась о дочерях, о нем самом — для нее самым главным было, чтобы никто не болел. Ничего другого она понять не могла, но Дуров жалел ее, потому что, если подумать, она ни в чем не виновата. Когда они только поженились, у них происходили ссоры, долгие и бестолковые разговоры: Дурову не нравился ни ее голос, ни привычки, ни то, как жена звала его уменьшительно Коленькой. Он все вспоминал Варю, искал сходства с нею, а сходства, конечно, не было, и это злило. Но позже, словно поняв что-то важное, Дуров по-своему полюбил жену, сам себе не признаваясь, что часть этой любви пришла издалека…
О дочерях Дуров всегда думал с сожалением, он не то что не любил их — нет, но ясно понимал, что в них чего-то нет. Ему казалось, они не взяли даже доброты своей матери, и он успокаивал себя тем, что с ними, когда они полюбят, произойдет какое-то чудесное превращение, закономерное и неотвратимое. Но иногда, слушая их разговоры, он пугался и думал, что и любовь их будет такова, что не распространится на других людей. Любовь эта обрушится на их избранников, отлюбив которых и отгорев сами, бросят они их с легкостью и станут образованными, скандальными женщинами, матерями, скучными и ограниченными до невозможности. Чаще всего Дуров гнал от себя подобные мысли, надеясь, что время само разберется, тем более что помочь дочерям он ничем не мог.
Когда небо стало темнеть, когда в воздухе посвежело, а от воды потянуло сыростью, Дуров понял, что можно было и не приезжать, сидел и думал о том, что в его жизни, да и, возможно, в жизни других людей, все так глупо и скомкано, что если вглядеться получше, то и смысла никакого нет; и неужели это справедливо: из четырех десятков лет разве что и позавидуешь тем двум неделям? А спроси себя, зачем жил остальное время, — не скажешь.
Что такое любовь?.. Теперь Дуров это знал, и поэтому ему было грустно. «Приходит такое время, — размышлял он, — когда начинаешь понимать, но понимание не помогает жить — мешает. Но все же…» Дуров не знал, как же быть без понимания. Если бы кто-нибудь спросил его, хотел он по-другому, он бы только рассмеялся или сказал, что жизнь да и все прекрасное, что в ней происходит, дается только однажды. Да и как можно желать того, чего не знаешь?.. И все же долгие годы он помнил, что все могло быть иначе.
Дуров тяжело вздохнул, поднялся и устало, будто наработавшись, пошел к дому. И хотел сразу же уйти, потому что жить в доме, тем более стесняя, было совершенно бессмысленно. Не хотелось ни говорить, ни слушать. Он бы и ушел, даже думал с какой-то необъяснимой радостью, как будет шагать по ночной степи, но хозяйка сказала, что ходить по степи ночью не годится, и если с ним, не дай бог, что произойдет, то она не простит себе этого всю жизнь.
— Оставайтесь, — проговорила она и добавила совсем тихо: — Хоть неволить, конечно, не могу…
И грустно взглянула на стол, где лежал нарезанный щедрыми ломтями хлеб, стоял небольшой обливной кувшин молока и белели две тарелки, а под ними — льняные, свежие салфетки.
Падают яблоки
Павел Спиридонович не любил приезжать в поселок, хотя он родился в нем и вырос. Родителей проведывал крайне редко и, появившись, старался подолгу не задерживаться: скучным виделся ему и поселок, и жизнь в нем, и нередко он с удивлением спрашивал себя, как это раньше не замечал всего убожества тихой жизни, вспоминал, что в юности было интересно и даже весело. Друзей, с которыми он гонял когда-то по садам и пустырям, а после учился в школе, почти не осталось, — многие разъехались, а кто и задержался, то жил, казалось теперь Павлу Спиридоновичу, неизвестно на каких улочках, и поэтому, приезжая, он ни к кому не ходил и никого не видел. К тому же приходилось выслушивать жалобы матери на то, что редко привозит он жену и детей. Это раздражало. Дети были раза два, а жена гостевала только однажды и после упрямо отказывалась.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: