Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

— Почему?

— Считай это райским садом. Я же тебе обещал в прошлый раз. А ты думал, что тебя выпустят в сад при стерильной клинике? Нет, может быть, такое и бывает, но я против.

— Но что там будет?

— Все, что ты хочешь.

— Это все не настоящее?

— Ты не узнаешь. Если хочешь, я дам тебе возможность кое-что видеть во сне. Тогда ты будешь задавать себе вопросы, кто я, зачем живу, и ты будешь не в курсе.

— Ты можешь сделать и так, что я буду в курсе.

— Конечно. Высшая степень бытия — игра. Поиграй.

— Надо проснуться. Ты мне уже говорил, что там, далеко, у тебя не всё складывалось.

— Я знаю, он или я, — сказал я, — может быть, нет его, и мне всё это кажется. Иди.

Я его отпустил, и Он его отпускал. Он, другой, кто был до меня. Но он его не на свободу отпускал, и иллюзия мира была эфемерней, примитивней, и, потом, что здесь уже ничего не менялось. Я попросил, чтобы мне принесли часы. Появился прежний парень, может и не парень, но как его было назвать? Мальчик. Старый мальчик. Динозавр рода человекоподобных. Биоконструкция в одежде?

Гарсон.

— Гарсон, — сказал я.

— Как вы думаете, — проговорил он, — если вам дали отпуск, что бы вы придумали?

— Одно и то же, — ответил я, — понимаешь, дают тебе набор карт, ты разложил уже все виды пасьянсов, и ты уже знаешь, да, все будет красиво. Новый прекрасный пасьянс. Отпуск. Залегание во льдах. Ты превращаешься в прекрасную вечную воду, холодную и прозрачную, и Север осязает тебя, омывает твое тело своим вечным благородством. Ветра — большие и синие. Человекам страшно, только высокие души идут, тащат свои лямки, и никто не знает, зачем они это делают? Что покорять? Я лежу, наслаждаясь. Умиротворение в душе. Нет ничего более великого, чем это. И я понимаю, что поэзия спячки такого льда близка к абсолюту.

— Да, вы насобирали тут множество личностей. Вот, например, поэты, — заметил гарсон, — словно бы обычный человек ни чем не интересен, а любая особенная личность придает дополнительные силы.

— Но там много всяких людей, не только поэзия, и если бы рассматривать все как коллекционирование (а так же кто-то говорил мне), то получается, что вроде бы я ни чем не отличаюсь от любого другого коллекционера, пусть даже филателиста. Хотя марки — только бумажки. Их смысл нужно допридумывать.

— Искусство есть генерация. Хотя, конечно, есть и наука.

— Игра в судьбы — развлечение как будто банальное, — сказал я, — и чем дальше, тем грустнее. Снова судьба, снова всё предсказуемо, хоть бы кто-то восстал против всего этого, хоть бы один человек. Да я этого и не жду, потому что над этим надо работать. Надо встать со стула и пойти туда, наверх, я даже не знаю, есть ли у Системы централизованный пункт, чтобы там хотя бы спросить — что дальше? Так и будет вся эта катавасия — жизнь, смерть, жизнь, смерть. Будет ли что-то новое? Наверняка там есть алгоритм.

— Может — цикл?

— Цикл, друг мой, — проговорил я и глотнул вина, — люди задаются вопросами тайны бытия, амы с тобой — как подводники на аппарате, который лежит на грунте, и мы думаем, что будет всплытие. Там, далеко по коридорам, вроде бы должен быть командир. Я рассказываю тебе свою историю. У меня были отец, и мать, но жизнь в Улье невозможно передать простыми словами, и я, когда искал работу, постоянно совершенствовался. Заявление было отправлено еще до поступления в учебное заведение, где я учился на концептуалиста. Но я уже тогда был настоящим концептом, нужна была лишь небольшая огранка.

— Вы напишите автобиографию?

— А…., - я закурил, — а вдруг поздно? Говорят — царь темного мира. А мы возьмем и решим в один день добраться до командного пункта, и окажется, что торпеда попала туда еще тысячу лет назад, а мы, мы плавали в некой пене, мы надеялись, мы оттягивали этот момент, но никто не ждет, система не работает. Наш внутренний цикл — вот что у нас есть. Некий дежурный демон системы проверяет нашу работу. Тебя, меня, других прекрасных ребят. Он светится таким прекрасным желтым светом, и через некий канал он достигает когнитивной области человечества — отсюда возникают знания о Боге. А нам лень проверить. Мы думаем, что мы работаем.

— И что же?

— Я только предположил, — ответил я, — это патетика, потому что я — король пафоса и красивых логических фигур. Нравится это кому-то или нет. Но это так. Видишь, мысль разбредается. Нет концентрации.

Он, не спрашивая, включил музыку. Песня была такой:

— Наверное, «Айрон Мейден», — проговорил гарсон.

— А вы видели пиджак?

— Да. Видел сегодня. По-моему, он стал вести себя по-другому.

— Да, его поведение изменилось. Но как вы думаете — был ли внутри него человек или не был? Не может же пиджак изначально быть самостоятельным, то есть даже иметь какую-то свою пиджачную душу?

— Мне кажется, так и есть. Человека в нем никогда не было.

— Поразительно.

— Отчего же? Ведь бывает и шапка сама по себе, без головы — и тогда думаешь, может, шапка сама по себе и не предназначалась для человека, просто кто-то так примерил — а все шапки прежде всего жили где-то в небе, летали, наслаждаюсь тишиной и высотой. Нет, у меня такой шапки никогда не было, да я и не ношу шапку — мне кажется, я жил в стране, где не тредовались головные уборы. Но когда я там жил? Мне никогда этого не узнать.

Как бы то ни было, хард-рок лучше всего переливает куски бытия из одной ёмкости в другую, и мечтать можно долго. Это чувство. В моем распоряжении нет такого количества слов, чтобы выражать вещи правильно. В языке же слов больше, чем можно себе это представить, но кто сможет читать такой рассказ. Гарсон сказал следующее:

— Вы не думали, сделать хоть что-то не так? Алгоритм собьется, или хотя бы изменит ход. Как вы думаете? Но я боюсь туда идти. Туда, о чем вы сказали. Но вы правы — что-то совсем нет никаких признаков жизни. Там, наверху, в офисах, где, возможно, могут находится люди из более директорского состава. Нет, я только предположил. У меня нет никаких сведений относительно того, если тут кто-то выше нас. Поверьте. Я очень давно работаю, а на выходных у меня имеется вполне приметная личная жизнь. И я не сегодня задумался — ведь оттуда не было никаких вестей.

— Да, мы заигрались, гарсон, — сказал я, — что же делать? У вас есть коньяк?

— Есть, конечно.

— Несите. Мы заигрались, даже не представляя, существуем ли мы еще? Тут вы правы.

Песня продолжалась:

Конечно, я просто запутался в своих рассуждениях. Всё временно. Может быть, надо было идти, но куда идти?