Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Виды осени, виды зим, виды страха и тьмы — лишь заменитель общих понятий, потому как у меня нет клавиатуры, чтобы писать на языке смерти — да и смогут ли читать эти слова живые?

Я встал и прошел по салону, чтобы посмотреть на пассажиров. Нашим следующем пунктом должен был стать Лас-Пальмас.

Один человек сказал мне, что смысл жизни — в поступках. Я бы показал ему вечность, но у меня не было времени, и я сказал ему до свидания. Но кто это? Семен?

Я кивнул и улыбнулся. Он удивился:

— Я вас знаю?

— Семен?

— Нет. Меня зовут Боба Кандолупский.

Было понятно, что он выступил — словно бы в армия в самом себе, словно бы собиратель тьмы — он не могу узнать меня, потому что для него это был его тайм и его самолет. Но где же она, и как ее зовут? Нет, я не мог найти ее среди многичисленных пассажиров рейса KL4805, и потому, я вскоре вернулся на свое место. Может, ее и не было никогда?

Я должен сказать, что Создатель вызывает уважение, если рассматривать весь проект целиком — пространство вокруг плотно упаковано образами прошлого, будущего, мертвых во всем многоообразии, однако в том, что человек ничего этого не видит, есть большая польза — иллюзия может быть прекрасной. Главной проблемой становится глупость людская, однако, и здесь есть смысл. Но человек не видит демонов. Демонов же надо рассматривать как служебных существ или даже модули или программы, если считать всю землю гигантской энергетической машиной. Если ваша смерть близка, неподалку от вас появляется Вестник, существо с длинным носом — оно ходит за вами по пятам, ожидая скорого конца. «Носик» работает. Когда торжественный и ужасный момент наступить, Вестник будет рядом — именно он будет транспортировать вас к Конвейеру.

Но что же за Конвейер, спросите вы? Это — части машины. Ничто на свете не происходит просто так. Нельзя сказать, что сначала вы поедете, а потом уже никогда не приедете. Все сложнее.

А небо как будто бесконечно, всеобъемно, облака — части большой души, и самолет продолжает свое движение, и все Вестники скромны и как-то сиротливы — они не настоящие, потому что это событие уже произошло, и они — как будто бы эмитация реальности истинного момента.

А вот еще один из них, его глаза — не глаза, его душа — совсем не душа, но кто он? Он смотрит на меня, что, если завести с ним разговор.

— Ну и как ты?

Он насупился.

— Ты умеешь говорить?

Он что-то говорит, но, оказывается, мне известен этот язык, хотя стандартный Общий Язык Бесов мне известен — на нем могут говорить даже гуманоиды, спускающиеся в атмосферу в поисках счастья.

— Какие еще языки ты знаешь?

Он снова не понимает. Я тоже не понимаю.

— Ты знаешь модульный язык-шар?

— Вернешься через сон, — говорит он.

— И куда же я вернусь?

— Ты же собираешься ехать на работу?

— Работа, — я задумался, — где-то там, где-то в нигде. Спасибо, уважаемый. Но разве я буду там?

На минуту он становится обыкновенным человеком, это затуманенный безмыслием тип с банкой кока-колы. Он открывает кока-колу и не смотрит на меня, будто бы так и надо. Нам сообщают, что впереди нас ждет радостный, счастливый Тенерифе, и при этих словах мужичок улыбается, но смотрит не на меня — ему интересны окружающие нас люди. Он напоминает ловца бабочек.

— Ну скажи что-нибудь, — сказал я.

— Где ты взял этот плеер? — спросил он.

— Не знаю. Где-то взял по пути. Я не могу жить без культурного фона.

— А что у тебя есть?

— Пинк Флойд.

— Я слушал Флойд Пинк.

— Где же ты его взял?

— Я его вообразил. Только я подумал об этом, как он уже оказался во мне — я его слушаю, — он дотронулся пальцем до лба, — вот так. И сразу же играет. Если человек услышит эту музыку, он умрет, потому что это музыка ада.

— Дашь послушать?

— А как? — он снова дотронулся пальцем до своей головы. — А никак. Хочешь голову мне отрезать? Вон, смотри, — он показал в сторону, — какой, а? А тот. Мне все они нравятся. Скоро затарюсь. Ты это, не забудь потом, не вставай по будильнику, если будешь идти через сон. Через сон надо остаться наполовину там, тогда будет приятно. А вон, смотри, какие а?

Он помахал рукой — две девушки помахали ему в ответ.

— Люблю опт.

Я подумал, что мужичок должен был вернуться к своей прежней форме, однако, этого не происходило, и он продолжал осматривать будущие жертвы со светлой отрадой то ли ученого, то ли маниака.

— А не скажешь, кто ты? — спросил я.

— А, — он махнул рукой, а потом сделал кому-то жест — здесь он напоминал спортсмена-олимпийца, который вышел на дорожку на открытии игр, — вот, и ты. И ты. А ты? Тебе что надо?

— Ничего, — сказал я.

— Капитана не бери, — проговорил он, — он не наш. Он притворяется. Он такой же, как ты.

— О.

— А что, о. Набирается любителей бесплатно поторчать, а я что? Да пусть они и будут себе и увлекаются, я ничего не могу сказать. Ты же ничего не делаешь и мне не мешаешь ни чем.

— Но если бы мешал?

— А? — он уже меня не слушал, показывая какой-то одобрительный знак какому-то пассажиру.

Все было так, как он сказал — когда мы приземлились на Тенерифе, я увидел вышедшего в салон командира, и это был Главный. Лицо его, впитавшее колебания поддельного будущего, было одухотворено, и я решил ничего ему не говорить. Оставалось лишь дожидаться развязки.

Я мог переживать эту катастрофу множество раз, и однажды возник бы справедливый вопрос — да, но справедлив ли он? О том ли я думаю? Ведь за пределами видимого мироздания находятся похожие пространства, и многие из них почти точные копии нашего — они напоминают некие отражения, что отлетают от эталона — но чем является этот эталон? Открываются ли эти двери?

Время столкновение близилось, и я был готов к тому, чтобы собрать вещество смерти и выйти в путь — оно бы, должно быть, хранилось бы у меня в сумке, и, возможно, однажды нашелся бы и покупатель. Пока это лишь догадки.

Человек, растущий на другом континенте знания, однажды скажет:

— Покажи! Я не хочу быть деревом! Я не хочу плестись. Когда-то, за пределами небытия, я врос в другое растения, мои руки стали венами, и сам я — набор годовых колец, пожалей меня! Гайдинг был напрасен, знание способно стать источником ненависти и боли. Форма! Я хочу от нее отвязаться.

Земля — большая голова, но она может не заметить режиссера — некоторые виды эгоизма способны быть материалом для очень крепких оболочек, и сканирующий сигнал ядра, проскальзывая мимо, может пойти, как говорят, лесом. Раскладывая это на компоненты, мы видим систему, которая управляет бытием. Путешественник вне континуума не способен объять даже малую ее часть.

Я был на проходной. Дежурного парня я тут же окрестил чувачком — слово это очень бодрое, и здесь уместно вспомнить утверждение о стакане, когда один говорит, что стакан наполовину полон, а другой — что он наполовину пуст, потому что впереди меня ждали коридоры, длина которых могла превышать расстояния между планетами.