Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Вопрос этот очень прост, и я сформулировал его, когда садился в самолет — я знал, что происходит, что было и что будет, но ощущение завороженности напоминало древесную камедь. Мы все летели и летели, то входя в облака, то выходя из них. Многие пассажиры спали.

— В будущем будут планшеты, — сказал я, — но пока еще их нет. В своих играх смерть проникает далеко вниз по шкале времени, а привычка к вещам — да черт с ней, с этой привычкой. От всего можно отвыкнуть достаточно быстро — где-то нет электрического света, и люди читают при свечах.

Я читал при помощи самолетного света. Со мной были Фолкнер, Гоголь, Сол Беллоу, Филип Рот и всякие журналы. Итак, что первей — яйцо или курица? Конечно яйцо — потому как птица — потомок динозавров, а у тех также были яйцо, и, наконец, Большой Взрыв все же больше яйцо, чем курица, и больше тут нечего доказывать.

Кто водит? Кто задает правила? Если игра расчитана на один тайм, то самолет должен упасть, если что-то еще — мы приземлился и действо продолжится где-то в другим месте. Я предподчел ни чего ни у кого не спрашивать, но можно было согреть ожидания коньяком и поразмышлять о вопросах, которые почему-то не хотел выходить из тени.

Еще недавно мы шли по улице, и неспокойные тени от деревьев, колыхаясь, были созидателями ветра — никак не наоборот, и она сказала:

— Если бы вы ничего не сказали, я бы, быть может, была бы счастлива, но вы взяли и все выложили. Как же это гадко — знать так много! Разве вам самому не противно? Все же вы — мужчина, и, видимо, любите какие-то своим мужские игрушки, даже будучи Директором Тьмы. Нет, поверьте, я не вижу никакой разницы между мальчиком, который обложился машинками и говорит: ввв, ггг, ззз, — он заменяет своим звуком мотор. Он весь в игре.

— Ничего такого, — отвечал я, — вы видете понятные вещи. Вы знаете языки других людей.

— А вдруг вы все таки меня любите?

— Люблю, — ответил.

— Скажите, скажите это еще раз.

— Это принуждение?

— Нет, я этого не слышала. Говорите.

— В любви больше любви, чем вы можете себе представить, и, конечно же, в моей любви к вам. Зачем вам знать правду? Давайте жить без правды. Что вы хотите?

— Любви.

— Любви как занятия?

— Я хочу чувствовать то, что чувствуете вы. Вы должны все рассказать.

— Тогда давайте зайдем в кафе, закажем вина, я буду рассказывать, и тени кафе будут копировать мой рассказ.

Тогда мы так и сделали. Я размышлял о мастерстве Чехова совершенно не переходить к форме длинных фраз, выражать суть, оставляя человека в некоей сухости — что-то вроде стиля в футболе, про который говорят — сушить игру, играть от соперника. Все есть игра, но сколько мне лет, и стал ли я умнее? Когда я вернусь в редакцию, я стану прежним, и, возможно, потеряю память, и мне придется проходить сеанс регрессивной терапии, чтобы вспомнить все — но и вспомнив, я не смогу поверить в то, что был здесь — а ведь она продолжит быть во тьме.

Я хотел спросить: как вас зовут — но осекся — она полагает, я все знаю. Надо выжидать.

И вот, было вино, и колебания воздуха были разбавлены с помощью Depeche Mode.

— Мы можем отправиться очень далеко, — говорил я, — и эта даль ни чем не измерима — даже если у меня не хватит воображения, чтобы менять векторы, мы все равно куда-нибудь попадем словно бы случайным образом. Не имеет значения, сколько вам было лет, когда вы умерли — вы ведь хотите быть молодой и красивой. А если вам нравится более поздний возраст — выбирайте его. Наша нынешняя прогулка может в разы превысить ту жизнь, которую вы прожили — а нутро ваше продолжает стонать — хочу любви, хочу любви, хочу выйти. Выйти. Этот мир накопил в разы, в сотни раз больше, чем есть в реальности — там вам станет скучно. Годы — словно предмет в камере пыток. Раз, два, три — все конечно. Не начинайте заново. Вы може выпить вина в сто раз больше, чем это возможно — пейте, станьте вином. Когда вы захотите спать, я возьму вас в виде бутылки — но это на период сна, не бойтесь. Вы оживете, мы будем ехать дальше и искать смерть. Вы поняли меня — смерть в виде угасания, в виде усыхания осеннего листа, также интересна, однако, в мире есть немало необыкновенного — варианты, новые версии, следующие прочтения. Если происходит массовая катастрофа, я выбираю себе лицо — эта личность попала в катастрофу и страдала. Она не выжила. Я надеваю личности, как одежду.

Она и правда превращалась в вино, и мне это нравилось.

— Есть вещи, которые вызывают у меня вопросы, и я не нашел на них ответы. Однако, не думай, что увлечение смертью — единственно возможное. Есть версии. Есть разночтения. В конце концов, мне доступен весь путь от начала до конца — можно представить, что я живу в виде какого-то человека — и это будет необыкновенный трип.

— Ага, — сказала она.

— С годами у меня исчезает желание острых углов, крайних красок и обязательного драйва. Если сравнивать меня с художником, то я взрослею — однако, нельзя терять полностью то, что наличествует. Мы можем сесть на самолет и разбиться.

— Заманчиво. А что потом?

— Что хотите.

— Любовь. Но если сначала любовь?

— Океан.

— О. Океан.

— Вы должны научиться прислушиваться к моим словам, если вы хотите получить большее. Поймите, не я даю, но вы берете — но я не могу дать все, чего вы не просите, потому как я не могу быть постоянно увлеченным исключительно вами.

Она кивнула.

— Впрочем, вино, наркотики, оргии — все к вашим услугам. Поэты в качестве наркотиков используют стихи, как и музыканты, хотя все больше это относится к классической музыки — именно она создает храм звука и души. А теперь смешаем все вместе — огонь необыкновенных тел и утонченность Моцарта, драйв Металлики и стремительное пикирование B-747, внутренний рейс JAL 123, 1985, и вот — Дьявол собирает лучших поэтов на чемпионат по поэзии. Я спрашиваю именно у вас.

— Я - вино.

— Это хорошо. Но я хочу рассказать вам о том, чего не знаю сам. Итак, я знаю, что существует Улей, и что задолго до начала своей карьеры я родился именно там. Отдельные представители Улья также представлены в нашей системе координат, но что дальше? Я не помню своего рождения.

— Что такое Улей?

— Он находится не здесь, а за пределами. Большего я не помню.

— Бросьте. Будьте вином.

— Хорошо.

— Мы — два вина. Давайте смешиваться. Будем бурлить.

— Давайте.

Теперь, словно бы корабль в водах безмолвия, самолет продолжал свое монотонное движение, и только теперь я подумал — где же она? Почему я лечу без нее? Я передумал? Может быть, то был не я, и полнота информации мне недоступна. Мне стоило пройти по салону и поискать ее, но как ее звали? Имя — именем, но номер — это константа, итак — я подойду к ней и скажу — о, вино загустело, номер S. Мы летим на этом самолете, потому что этот самолет не пребудет в пункт назначения, но понятие времени ныне уже не применимо — все это уже случилось, и ныне к моим услугам — лишь интерпретация внутри копии. Кто-то бы подумал, что меня волнует визуальный эффект, но это — примитив, смерть — великая и большая энергия, состоящая из своих собственных молекул. Смерть — не просто окончание жизни, но также и генератор этой необыкновенной волны, которая имеет свои собственные колебания на определенной частоте — таким образом, игра смерти выше и важнее, чем это можно себе представитью.