Сергей Рок - Алехандро Вартан [СИ]

Я точно знаю, что это так.

Но тогда я шел, осматривая балконы, вдумываясь во все, что я видел — например, в висящее белье, в стоящие на полках цветы, на лица…. Но нет, может быть, и не было лиц. Вполне вероятно, я не видел всех людей, и потому все они и разделялись на тех, кого можно увидеть, а кого нельзя. Это и в жизни понятно, что масса человеческая неоднородна, но мы наблюдаем далеко не те положения, далеко не те обоснования. Но никто человека не учил и не научит, если он однажды сам с этим не разберется.

— Ты нормально там? — спросила тогда Наташа.

Я забыл. Я ничего не помнил.

— Эй!

— А, это ты, — ответил я.

— Ты, наверное, умер? — спросила она.

— Да, я и забыл, что это — что-то внутри меня, какая-та часть воображения, — ответил я, — но сейчас все поломается. Потому что ты сломаешь.

— Ну и ничего.

Лица перемещались, и видение можно было сравнить со сломанной кадровой разверткой телевизора тех времен, когда таковая еще применялась. Я пытался остановить свое внимания хотя бы на одном кадре, и это удавалось лишь отчасти.

Ты будешь дежурить

Начало дежурства

Конец дежурства

Вечное дежурство

За секунду до осознания оно казалось ясным, словно отражения стекла. Однако, оно было некой прямой, параллельной моему собственному смыслу. Едва я на нём концентрировался, и образ расползался на части, и я не мог ничего не сказать. Может быть, это Наташа и была, и теперь она преломлялась. Но она была права. Какие бы ветры ни управлялись реальностью мысли, всему приходил конец.

Тем не менее, я пришел в квартиру, где жил человек….

— Но кто он? — спросил я.

Хотелось закричать, но я ничего не помнил. Хотя, пройдя на кухню, я заметил, что мне всё тут знакомо. На стене висела газовая колонка с двумя ручками. Сама она была округлой формы, и в этом был скрыт ключ. Показалась и хозяйка. Это была мать моего товарища.

— Я давно умерла, — сказала она, — знаешь, он был хороший парень. А ты бы мог мне рассказать, что было с ним потом. Я ничего не знаю. Я думаю, он сделал в жизни очень много.

— Понятия не имею, — ответил я, — я сам умер.

— Ладно, — сказала она, — а то я и вижу — как много тут собралось моих предков. Ведь их давно нет, а они что-то тут делают. Ну, давайте тогда пить чай, и правда. Очень хорошо, очень, знаешь, как-то бархатно на душе — словно наступил вечный сентябрь, и море ровное, словно синий лист, и никуда не надо спешить, и ты находишься в этой поре, почти что вечность. Но это никого не тревожит. Правда же? Нет суеты. В улицах так много смысла. Ты, конечно, не можешь бежать вперед. Будущего нет. Но что там хорошего? У человека всегда впереди — страх смерти. А здесь, представь себе, вечный сентябрь. Или, если хочешь, вечный октябрь. А в прошлое иди — куда хочешь. Хоть да самой глубины, до самых мамонтов.

— Мамонты? — спросил я.

— Теоретически, — сказала какая-та пожилая женщина, видимо, одна из родственниц моего друга, имя которого я никак не мог вспомнить.

— Но, — я задумался, — а что еще хорошего? А можно тут быть моложе?

— Как хочешь, — ответила она, — ты же был ребенком. Хочешь быть им снова?

— Хочу, — ответил я.

— Тогда ты можешь пройти туда через эту дверь. Помнишь лошадей?

— Помню, — ответил я.

В это время о себе напомнила Наташа:

— Идём. Ты зациклился на смерти. Тебе надо жить.

Конечно, хотелось пройти тем маршрутом, где, может быть, вечный сентябрь (или уж ладно — октябрь) был еще сильнее. Там он пропитывал собой всю эссенцию окружающего. Но надо было идти, в связи с чем вернулся и страх моря. Я понял, что наступил момент, когда меня куда-то засасывает, и это происходило в районе порта, имени которого я не знал, и яхты напоминали мне острые колья. Вот теперь было ясно: это — самая крайняя точка человека после смерти. До какого-то момента ты еще что-то осознаешь, и у тебя есть время, чтобы побродить дорогами и маршрутами света и тени, пока тебя, наконец, не начнет тянуть в некий водоворот. По мере вращения теряется память. Ты можешь идти, лежать, лететь, как-нибудь иначе. Очевидно, в тот момент я попытался, совершенно ошибочно, воспользоваться свободой выбора и перемещения. Информационное тело живо. Оно думает, что ему все можно. И потому, я поднялся над портом, о чем-то размышляя.

Тогда началось засасывание в воронку. Я испугался. С тех пор (а именно — с детства) я боялся моря. Это был панический ужас.

— Постой, повиси, — сказала Наташа.

Её слова принесли некоторое облегчение. Возможно, я бы смог пройти дальше, оставаясь созерцателем, чтобы понять, что происходит с существом дальше. Для чего создана такая система? Это вопрос. Жизнь, смерть, потеря себя, и — жизнь с нового листа.

— А где Иван? — вдруг спросил я.

— Там, где-то там, — ответила она, — слушай, тебе не стоит это вспоминать. Иначе ты все сломаешь.

— Что же делать?

— Просто смотри.

И я просто смотрел, и словно вода прибывала в ёмкость, в который попал человек. Еще немного — и ему суждено было утонуть. Но вода эта была летейской. Именно так все и происходило. Я четко фиксировал каждый момент, и где-то поблизости работали странные механизмы, крутились шестерни, щелкали ножи, летели искры — все было готово к тому, чтобы довершить начатое.

Я думаю, что мог видеть все это с другого ракурса. Да, наверное, так и было. Но неожиданно все исчезло. Это была вспышка. Я оказался сидящим на полу в библиотеке Казанатензе, в Риме, и я кричал. Это был крик пробуждения.

Назад мы ехали на автобусе. Иван был в восторге. В автобусе не было людей, и мы курили, и это никому не мешало, ни пустоте, ни водителю.

— Ты что-нибудь понял? — спросил я.

— Конечно, — ответил Иван.

— А что именно?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что лично я понял всё и ничего, — ответил я, — мне кажется, у этого нет границы. Но когда ты покинул привычные границы сознания, главное — не знаю. Не знаю, что главное.

— Может, не сойти с ума? — спросил он.

— Но уже поздно, — ответил я.

— Конечно. Сходить с ума уже поздно.

— Тогда…. Не знаю, что тогда.

— В Козлово, может? — спросил Иван.

— Едем.

Я вспомнил о том, что главный — тоже человек. Фраза звучит странно, но мы не должны упускать из виду эту сторону жизни. Заснув, он увидел сон, где был Главным другого рода, и рядом была Света, которая также попала в театр мысли — здесь она представляла из себя древнюю тень, тень девушки, которую Главный будил, так как предполагал, что полноты ощущений нужно кого-то любить.

— Любить нужно по любви, — заметила Света.

Главный почесал голову. Потом проговорил:

— Что значит, и ты — и не ты? Кто-то дал нам способность перевоплощаться в существа разнообразных форм и значений.