Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга третья

Продвинувшись по одной из аллей метров сто, Подлевский осознал тщету затеянного. Слишком много здесь трогательных посланий о прожитой жизни и совместном счастье, оставленных в назидание и на память потомкам. Да, пожалуй, и в назидание — чтобы не превращали свое существование в этом бренном мире в суету сует. Все там будете — грубовато, но верно.

Аркадия редко посещали столь отвлеченные, философические размышления. Но здесь, в Центральном парке, ненароком хранящем память о былых поколениях, вдобавок в часы вынужденного безделья... К тому же этот огромный бронзовый пес! Одну из базальтовых глыб, вспученных на парковой равнине, украшал памятник собаке, которая в 2005 году сквозь снега и бураны доставила лекарство умиравшему в одиночестве человеку. Спасенный не остался в долгу и увековечил беззаветного друга.

Центральный парк жил своей воскресной жизнью. В здешнем мини-зверинце толпилась любопытствующая публика всех возрастов, чуть в стороне плескались на ветру несколько радужных флагов лесбов. На пересечении аллей детский фокусник почтенных, если не сказать, преклонных лет из бывших комедиантов или ковёрных, в цветном костюме арлекино, доставал из шляпы плюшевых кроликов, а затем обходил с этой шляпой немногочисленных зрителей. Мамаши с детскими колясками. А еще — очень пожилые, наверняка за девяносто, одинокие люди, сухопарые, медленные, с тросточками, иногда с ходунками. Подлевский знал, что эти старцы и старицы с морщинистыми лицами, но подтянутыми фигурами — из очень богатых слоев, где железная гастрономическая дисциплина позволяет, хотя им уже маячат с того света, безмятежно продлить закатные сумерки жизни. Эти люди слишком стары, чтобы страдать.

Вот, пожалуй, и все воскресное «население» Центрального парка.

Свободных лавочек было много, и Подлевский присел на одну из них, предварительно прочитав табличку: «В память Джека и Долорес Кларк, любивших этот парк. 1998». Кем были и как жили эти безвестные Кларки, люди прошлого века?.. Смутное от безделья и предчувствия грядущих затруднений настроение — только теперь он осознал истинную цену ранее презираемой «праздности безработного» — поневоле напомнило Аркадию ту лавочку на Чистых прудах, на которой после президентских выборов он обдумывал свое возможное выступление в «Доме свиданий». Он сидел вот так же — в расслабленной позе, колено на колено, рука небрежно закинута за спинку скамейки.

Понятно, антураж был совсем иным: праздничный, на редкость жаркий майский день и бесконечный поток людей в разномастных красочных нарядах. Отовсюду смех, почти каждый — с мороженым в упаковке... Здесь, в центре Нью-Йорка, все иначе. Однако, поймал себя на этой мысли Аркадий, его настроения тогда и теперь очень схожи. Два года назад он тоже размышлял о завтрашнем дне, логически обосновав, что Путин назначит премьером Медведева и у него, Подлевского, все будет о’кей.

А что сегодня?

Волею судеб еще в ноябре прошлого года он забронировал билет в Нью-Йорк на 16 января. В те дни никто и подумать не мог, что 15 января станет красным днем календаря, как бы бархатной революцией, когда в Послании Путин заявит о поправках в Конституцию и через час отправит в отставку Медведева. Сама дата Послания была неизвестна. Но как сошлось, а! Он улетал из Москвы словно на переломе эпохи. И до сих пор ему толком неизвестно, что происходит в России, — кроме фамилий нового премьера и его первого зама. В съемной квартире русских телеканалов нет, а все, что говорят и пишут в Америке о России, ничего общего не имеет с теми «телодвижениями» власти, которые волнуют Аркадия. Это он понимал отчетливо.

Но что же все-таки творится в России? Подлевский не был политическим ясновидцем, однако понимал: меняя Медведева на Мишустина, — какой простор для «медвежьих» каламбуров! — Путин капитулирует перед реалиями экономической жизни. Раньше он говорил, что они с Медведевым «одной крови», но на деле у них слишком разные жизненные установки. Два года — коту под хвост! К правительству Медведева накопилось слишком много претензий: не только слабое, но и притормаживает рост экономики. И что? А разве нет претензий к Путину — чего он так долго тянул с заменой премьера и правительства? Конечно, есть, и очень большие. Это означает, Путин вынужден включить форсаж, реабилитируя себя в глазах народа за двухгодичный простой, времени у него остается не так много. Тревожное предчувствие завтрашнего российского дня нагоняло на Аркадия тоску. Он вспоминал, как один из столпов либерализма — начальник Академии госслужбы Мау говорил, что у Белоусова «дирижистские наклонности», маскируя расплывчатой формулировкой экономические разногласия с ним. Контекст эпохи, похоже, менялся — вместе с элитными раскладами. Как теперь с пользой устроиться в жизни?

Грядущее, которого он опасался, — грянуло.

«Да ведь есть и пример Трампа!» — Подлевский вспомнил, как Гарри Родворн говорил об особом внимании всего мира к внутренним проблемам. А еще он говорил... Это для Аркадия было внове... Оказывается, в годы Второй мировой благодаря огромным заказам американцы очень хорошо зарабатывали. Но финансовые власти искусственно ограничили потребление, сделав упор на накоплении частного капитала. Зато после войны эти накопления потоком хлынули в жилую сферу, колоссальная покупательская мощь заново и создала Одноэтажную Америку. «Какая еще рука рынка! — возмутился Подлевский и в своей манере передернул плечами. — В чистом виде масштабное госпланирование финансов».

Кроме того, Родворн говорил о каком-то американском ученом, который в середине пятидесятых прошлого века изобрел вакцину от полиомиелита. «Он не запатентовал это лекарство, — рассказывал Гарри, — чтобы оно стоило дешевле и было доступно миллионам людей. Сегодня, на фоне запредельного жлобства фармацевтических монстров, этого благородного человека у нас вспоминают все чаще».

Подлевский поднялся и медленно побрел к фасадным воротам Центрального парка — где биржа прогулочных извозчиков и велорикш, напротив «героя» множества голливудских фильмов старого 18-этажного люксового отеля «Плаза» с плечистыми парнями у входа. Не зная конкретных московских обстоятельств, Аркадий интуитивно чувствовал — нет, пожалуй, трезво, умом понимал, что российские реалии начинают круто меняться. Его закулисный фриланс, то есть заработок на теневых сделках, перестанет давать доход. Этот Мишустин ужесточит паршивое управление экономикой, для того и возвышен. Подлевский с его связями станет просто лишним. Да и сохранятся ли связи?

В Москву он звонил редко, лишь для того, чтобы напомнить о своем существовании. Московская жизнь вообще отодвинулась в сознании Подлевского куда-то на задворки. Он оплатил квартиру почти на год вперед, в том числе охранную сигнализацию, и забыл о бытовых проблемах. Закрыл офис, продал машину, уволил Ивана и помощника. Родственники его не интересовали по причине их отсутствия — был сводный брат по матери, но общались они редко, Аркадий даже не известил его о своем длительном отъезде. Правда, в пыльных закоулках сознания иногда мелькала мысль: а что все-таки с Богодуховой? Вместе с ребенком она куда-то исчезла сразу после пожара в Поворотихе, а ведь Агапыч передал, что жертв не было, огонь успели загасить. Подлевский месяца два периодически посылал Ивана дежурить к дому Донцова и на Полянку, к Катерине, но ни разу Иван не засёк ни Богодухову, ни наличия младенца. Словно сквозь землю провалились... Боже, как давно это было! В какой-то другой жизни, целая вечность минула.