Лола Елистратова - Бог ищет тебя

Вот только зачем он повязал на эту почти спортивную рубашку шелковый красный галстук?

«Как ребенок. Невозможно оставить одного, – в сердцах подумала Лиза. – Одевается черт знает как».

– Ну, как дела? – не слишком уверенно спросил он.

Они по-прежнему стояли посреди гостиничного холла.

– Нормально, – ответила она. – А что нового в Москве?

– Да ничего. Вот Василия Блаженного покрасили. Китч полный. Кажется, что только что перевезли из Диснейленда. Веселенький такой ситчик…

Улыбнуться или не стоит?

Лиза решила не улыбаться и тут же улыбнулась. Чуть-чуть. Но он, может, и не заметил.

Заметил или не заметил?

Поток входивших в гостиницу туристов обтекал их с обеих сторон. Носильщики, везущие тележки с чемоданами, совершали вокруг супружеской пары круг почета.

– Может, все-таки пойдем отсюда куда-нибудь? – не выдержал Андрей.

– Куда?

– Не знаю. В ресторан давай поедем. Я целый день ничего не ел. Есть хочу.

– Я тоже, – вдруг сказала она.

Он удивился. Обрадовался. Лицо его прояснилось, но Лиза быстро повернулась к нему спиной и пошла к входной двери.

На углу Морской улицы, под ветром, они поймали машину.

– Васильевский остров, – сказал Андрей. – Ресторан «Старая таможня», за Биржей.

Водитель не стал разворачиваться к Дворцовой площади, а поехал прямо, по направлению к дальнему мосту лейтенанта Шмидта. Было темно, облачно и сыро.

Туман.

Ветер.

Васильевский остров, куда ездят не жить, а умирать, давил из-за тающей реки смутной тяжестью, насылал очарование морока, словно жаба в манжетах.

Лиза не любила пронзительности петербургских островов: проведя в городе почти три месяца, она ни разу не перешла через реку. Еще вчера ей бы хватило одного пересечения моста сквозь туманную жижу, чтобы снова вернулась тоска, но сегодня…

Сегодня все изменилось. Гармоническое развитие уступило место тембровому, в котором шел контраст, нарастание. Ясная мелодия, оригинальная в своих интонационных повторах, поднималась вверх, следуя четкому рисунку.

Сегодня ей были нипочем ни прибрежные сфинксы из розового гранита, ни печальное здание Академии художеств, куда в ненастные ночи возвращается призрак ректора Кокоринова, повесившегося на чердаке. Приходит, стучится: «Я стучу, я ваш ректор, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел… Отворяй». Машина проехала мимо них по Университетской набережной, и Лиза даже бровью не повела.

А дальше-то – дальше островной ужас становился все гуще, все опаснее. Вон и Меньшиковский дворец мелькнул в окне – палаты не раз битого императорской палкой вельможи, и не зря ведь ему этот остров подарили, а потом отобрали. А потом вообще отправили в ссылку. И что, спрашивается, хорошего можно ждать от острова Меньшикова?

Меньшиков в Березове.

Куда ни посмотри – страшно. Ужасает молчание безграничной Невы. Да и с другой стороны – такое, что можно и совсем растеряться: Кунсткамера, двухголовые, трехрукие бескровные монстры полощутся в стеклянных банках со спиртом, настоянным на черном перце, паукообразные конечности, надутые подкрашенным воском… И ветер, морок, туман, и Нева мечется, как больной в своей постели беспокойной.

Но нет, ни за что. Я же сказала: ни за что. Эти эффектные переливы, болезненная звукопись отступили перед увеличением плотности оркестровой массы. Пусть от мелодии временами веет отчаянием, пусть монотонно возрастает навязчивая тема, с точностью метронома повторяющая себя, но не способная вырваться на волю, – пусть, но в этом нарастании звучности слышится могучее оптимистическое начало, заглушающее переливы и мерцание зимних красок.

– Я буду пить вино, – заявила Лиза.

Андрей удивился, но заказал.

В ресторане было тепло, уютно: красные кирпичные стены, плющ на перегородках. Музыка, шум и запах вкусной еды. В тот вечер Лизе нравилось все: и еда, и вино, и мужчина, сидящий напротив, – только почему он так смотрит на нее?

Наверно, сейчас начнет жалеть.

Ах, Лизавета Ивановна, пренесчастное создание…

Нет, больше она этого не хочет. Она уже увидела себя царевной, что смотрит янтарными глазами из-под блистающих вежд, той, что за руку царя взяла и в шатер свой увела. Там за стол его сажала, всяким яством угощала.

Уложила отдыхать на парчовую кровать?

Подожди, подожди, Лиза, торопишься. Просто ты опять выпила вина, и от этого все мешается в голове. И потом – зачем он так смотрит? И зачем на нем этот галстук?

– Сними, пожалуйста, галстук, – сказала Лиза. – Он сюда совершенно не подходит.

Андрей спорить не стал. Сдернул с шеи галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на голубой рубашке: черноглазый, смуглый, в вороте рубашки видны черные волоски на груди. Он, наверно, теплый, вот бы взять и засунуть холодную руку ему за шиворот, и положить голову ему на плечо, и чтобы

А мир уже сдвинулся и поплыл, как вчера, во время прогулки по Мойке…

– Тебе идет эта рубашка, – проговорила она.

– Я так и знал, что тебе понравится, – ответил Андрей.

– Да?

Ни он, ни она не нашли что добавить. Музыка еще не достигла полного звучания, не раскрылась пока окончательно.

Словно пьеса, играемая одной левой рукой.

– Расскажи мне, как ты здесь жила.

– Я писала статью, – ответила Лиза.

Левая рука. Одна левая.

– И что ты нового придумала?

– Да зачем я буду рассказывать? Тебе все равно не интересно.

– Это мне-то? – возмутился Андрей. – Да я уже наизусть все знаю про ладово-гармоническую красочность старика Дебюсси.

Лиза невольно фыркнула.

– Я и сама не знаю, права ли я была, когда остановилась только на Дебюсси. Знаешь, меня в последние дни все мучает мысль об упущенных возможностях.

– О каких еще упущенных возможностях?

– Ну почему Дебюсси, а не Равель, например? Хоть он и не такой новатор, как Дебюсси, но его гармония психологически проще, классичнее, имеет ярко выраженную танцевальную основу. Впрочем, у них, конечно, много общего…

– Общая склонность к чувственной роскоши мягко-диссонирующих аккордов?

– Боже, – сказала Лиза, – тебе уже можно бросать машиностроение и переходить в Консерваторию.

– Ну что, не ожидала такого от своего варвара-мужа?

Она рассмеялась.

Пусть и левой рукой, но какое утонченное и острое звучание!

Музыка инстинктивная, эмоциональная.

– Скажи еще что-нибудь такое, – попросила она.

– Я только это выучил, – признался Андрей. – Вчера читал твои тетрадки.

– Какие тетрадки?

– Ну записи твои. Дома лежали, на столе.

В первый раз воспоминание о доме не вызвало у нее боли. Словно ее и не касалось, что в двух шагах, за стеной, в тщетной злобе плещутся финские волны и ходит-бродит по сумрачным этажам Кунсткамеры гигантский скелет Петровского гайдука, ищет свой исчезнувший череп… Это все не для Лизы, это больше не имеет к ней отношения. Лизина конструкция стала совсем простой: серия точных повторов темы в непрерывном крещендо, в изменяющейся инструментовке – улыбки, смешки. Наплевать на гайдука. Сами знаете, как это бывает: хоть бы и вся столица содрогнулась, а девица – хи-хи-хи да ха-ха-ха!