Лола Елистратова - Бог ищет тебя

Не боится, знать, греха.

Из ресторана пришлось возвращаться пешком: унылая набережная была темна и пустынна, ни одного такси.

Ни прохожих, ни машин. Ни души.

Дворцовый мост был весь залеплен густым туманом, как ватой. Впереди не было видно ни Эрмитажа, ни даже очертаний другого берега.

– А погода-то, наверное, нелетная, – сказал Андрей словно невзначай. – Даже и не знаю, как мне вернуться в Москву.

– На поезде, – ответила Лиза.

Он вздохнул:

– Иди осторожно, а то не видно ни черта, – и рассчитано решительным жестом взял ее за локоть.

Она не отняла руки. Минуту шли молча.

– А вдруг его сейчас разведут, этот мост? – неожиданно спросила Лиза. – Это в котором часу происходит?

– Не помню. Часа в два ночи.

– Я никогда этого не видела.

– А вот мы приедем сюда с тобой летом, на белые ночи, и обязательно посмотрим, как разводят мосты, – сказал Андрей как нечто само собой разумеющееся и сжал ее локоть.

Она не ответила.

– Можно я поднимусь с тобой? – спросил Андрей у лифта.

– Зачем? – Лиза сразу сжалась.

Лучше бы он шел рядом с ней молча, ни о чем не спрашивая. А так…

– Ну пожалуйста, – сказал он. – В конце концов, это просто глупо. Не сидеть же мне одному в холле, дожидаясь самолета.

Лиза помолчала.

– Хорошо, – ответила она, не глядя на него. – Пошли.

В номере была разобранная постель, букет роз и ангелы в окне. Посмотрев на беспорядок, Лиза почему-то подумала, что о разводе они так и не поговорили.

– Когда будем подавать документы? – спросила она.

– Какие документы?

– В ЗАГС.

– Но мы уже ходили с тобой в ЗАГС.

– Я спрашиваю тебя серьезно, – вспылила Лиза. – Когда пойдем подавать на развод?

– Лизонька, – сказал Андрей тихо, – неужели ты так и не передумала?

– Нет.

– Лизонька, ну прости меня.

Она молчала.

В это время за окошком неожиданно вспыхнул фейерверк – такие иногда устраивали поздно вечером на Исаакиевской площади. Голубые и красные огни с шумом полетели во все стороны, заполняя комнату призрачным светом. Веселые яркие брызги до неузнаваемости раскрасили слезливый фасад собора.

– Что это? – удивился Андрей, подходя к окну.

– Фейерверк.

Он резко обернулся к ней:

– Лиза…

– Не надо, – сказала она и попятилась.

– Хорошо, – сдался он. – Делай как хочешь. Можно, я хотя бы сниму тебя на память? Я даже камеру привез, – и он достал из кармана куртки маленькую цифровую камеру. – Прошу тебя. Ну что тебе стоит…

Она задумалась.

Не знала, что ему ответить.

Согласиться? И что? Чем кончится эта съемка? А хочет ли она с ним разводиться? Нет, на самом деле? И вообще, чего она хочет?

– Пожалуйста, – повторил он.

Вот пристал.

В раздумье она выставила вперед плечо: одно, потом другое.

– Тогда уж я станцую, – сказала она.

– Станцуешь? – опешил Андрей.

– Да. Я теперь танцую восточные танцы.

– Ну давай…

Лиза оглядела номер в поисках сокровищ, которые она накупила при выходе из клуба. Вон он, большой пакет – валяется на полу под телевизором. Она бросила его туда, когда зашла в номер и увидела корзину с цветами.

Лиза достала из пакета диск и вставила в маленький проигрыватель.

– Хабиби… я хабиби… – немедленно полилось из колонок.

Андрей не верил своим ушам. Какая-то хабиби – и это у его жены, идущей по жизни под томную звукопись Дебюсси и Равеля.

Лиза подхватила с пола пакет и направилась в ванную.

– Ты куда? – спросил он.

– Переодеваться.

Андрей из осторожности решил оставить это без комментариев.

Через несколько минут она появилась в дверном проеме: прозрачная шифоновая юбка с разрезом до бедра, сверкающий топ из блесток, звонкая бахрома и мониста, мониста… Встала, улыбнулась, округлила руки. Поиграла пальцами.

Андрей включил камеру.

Хабиби, хабиби… Три шажка в диагональ, три – в другую – томно, вкрадчиво, словно кошка, которая охотится за воробьем. Прокрутилась – спина как струнка, голова поднята, третий глаз неподвижен – остановилась, приставила ножку, согнула в колене, пококетничала плечиком: я стесняюсь. Больше нет ни шагов на снегу, ни даже металлического крещендо «Болеро» – только восточная мелодия, густая и вязкая, как рахат-лукум, пропитанный розовым маслом.

«Нижняя волна»: бедра выгибаются, удар пахом вперед.

Ах!

Еще один удар.

И опять шаги – во-он к тому мужчине у окна, с камерой в руках. Шаги уже четче, увереннее: кошке не надо больше красться. Птичка попалась.

И – «большая поза», позиция «ключ»: одна рука – в сторону, другая – над головой, запястья выгнуты, грудь мелко дрожит. Покрывало летит, руки выписывают затейливые фигуры перед лицом: повращала бедрами – и ну страдать!

Я страдаю. Боже, как же я страдаю…

А вы, между прочим, пока я страдаю, полюбуйтесь: какая фигура, какие волосы. Успевайте поворачивать за мной камеры, когда я поплыву в проходе между окном и кроватью. Правое бедро вверх, вверх, и еще вверх, как учила темная танцовщица.

Но что это с ним, Лиза? Отчего он так бледен? Почему он снимает тебя с такой жалкой улыбкой на лице? Словно прямо сейчас грянется об пол, станет молить прерывающимся голосом:

– Танцуй для меня еще, серебряная царевна. Танцуй, и я подарю тебе топазы, желтые, как глаза тигров, и красные, как глаза голубей, и зеленые, как глаза кошек…

Или закусит губу и скажет себе, что это невероятно, его жена – строгий девический бутон – раскрылась в томную палевую розу, а он здесь совершенно ни при чем. Он не мог ее разбудить, не мог растопить, хоть и любил, и злился на себя, злился на нее, на ее скованность, и даже демонстративно изменил ей с досады, из мести за холодность, а она в это время… И что, это сделал кто-то другой? Чужой, неизвестный дотронулся до его жены волшебной палочкой, и она растаяла, как Снегурочка? Кто-то пришел ночью к башне, под окно, и просил, молил:

– Мелизанда, дай мне свою ручку. Только твою маленькую ручку!

И она наклонилась, и золотые волосы волной потекли вниз и накрыли счастливца.

А он сам видел только ее слезы – взрослый, мрачный, темный муж, король Голо.

– Лизонька, – сказал он, – прости меня.

Она танцевала.

Уж какой там «мой Лизочек так уж мал, так уж мал, что из листика сирени сделал зонтик он для тени»! Императрица Елизавета на сверкающем балу-маскараде.

– Возвращайся домой, Лиза. Я без тебя не могу.

Она танцевала.

– Хочешь, я на колени встану?

Изображение в камере дрожало и прыгало.

Только танцуй для меня, Саломея, и я дам тебе ониксы, похожие на глазные яблоки мертвой женщины. Я подарю тебе сапфиры, большие как яйца, и синие как синие цветы.

Хабиби, моя хабиби, любимая. Да, я – хабиби. Я.

Лежишь у моих ног?