Лебедев Andrew - New-Пигмалионъ

Монахов принял иронично-вопросительное выражение на своем красивом лице и вытянул руку в сторону Баринова, – ответе же, господин литературный критик.

– Мне по роду моей работы довелось читать роман Тани, – сказал Баринов, – такие произведения называют романами-откровениями, или криком души. Подобные вещи публиковались и в девятнадцатом и в двадцатом веках и шокировали публику, эпатируя ее, имея при этом почти гарантированный успех, потому как публика всегда охоча до горячих и пикантных подробностей. И особенно подобные произведения, которые заведомо всегда имели коммерческую инициирующую их подоплеку, имели успех в сытые времена среди сытой и социально успешной публики.

Ведь именно сытому, живущему в достатке обывателю интересно прочитать про грязь и дикие нравы трущоб. Самим жителям трущоб такие книги не интересны. Вот в чем успех Оливера Твиста, ставшего супер-бестселлером именно в расцвет Викторианской сытой буржуазной Англии, когда Англия буквально с жиру бесилась, ведь фунт шоколада, привезенного тогда из далеких колоний, фунт чая из Китая и фунт Вирджинского табака – стоили по пол-пенни, то есть – копейку… Англия была более чем сыта. Поэтому буржуазии, дабы пощекотать нервишки, хотелоь почитать про жизнь трущоб, про голод и холод, про лишения. Ах, как хорошо, сидя у жаркого камина, наевшись за обедом жирной баранинки, почитать про приключения голодного и оборванного мальчика Оливера.

– Вы ушли от темы, профессор, – подал голос Монахов, – вас спросили про рай, как быть с теми, у кого не было детства?

– Да, я сейчас, – кивнул Баринов, – так вот, рай есть у всех. И у Тани Середы он есть, есть он и у Ирмы Вальберс, есть он и у Агаши Фроловой, и у нашего ведущего – у господина Монахова, и у меня тоже…

– У каждого свой? – переспросил Монахов.

– У каждого свой, – кивнул Баринов.

– То есть, грубо говоря, если мне в жизни больше всего нравилась моя работа, то я окажусь в раю, напоминающем эту телестудию? – в упор глядя на Баринова спросил ведущий.

– Именно так, – подтвердил Баринов.

– Значит, по вашему, любитель покушать, после смерти попадет в рай, напоминающий ресторан, а любитель красивых женщин окажется в гареме?

– Это очень упрощенно звучит, но примерно соответствует моим представлениям о рае.

– Но ведь это противоречит концепции греха, ведь сладострастники и обжоры должны попасть в ад, – изумленно воскликнул Монахов.

– Все дело в том, – сказал Баринов, – все декло в том, что ада нет. И именно поэтому, все девочки попадут в рай.

Но нашей Агаше, если и предстоит попасть в рай, то не скоро…

Новогоднее шоу Маскарад должно было побить все рекорды сравнительного рейтинга.

По замыслу Дюрыгина, смотреть Шоу Маскарад должны были вдвое больше телезрителей, чем Новогодний Огонек и программу Новые песни о самом-самом…

Как же!

Увидеть полу-обнаженную Ирму Вальберс и увидеть свадьбу века, свадьбу Агаши Фроловой и Председателя правления Алекс-Групп, свадьбу, свидетелем на которой должен был фигурировать сам Жир-Махновский, такое пропустить БЫЛО ПРОСТО нельзя.

Грудь Ирмы, по согласованию с самой обладательницей этой застрахованной на миллион евро супер-груди, решено было показать в сеточке компьютерной вуали. Все-таки это ведь не порно-канал какой-нибудь там!

А перед этим по сцене должен был прыгать живой Махновский и распевать песни про Севастополь Родной, про то, как последний матрос Севастополь покинул…

"Мы камень родной, омоем слезой, когда мы вернемся домой…"

Как так могло случиться, что в жизни такой успешной девочки, как Ирма, весь мир вдруг начал рассыпаться, как изображение на мониторе пораженного вирусом компьютера?

Ведь в детстве все казалось таким стабильным! Ведь Ирме всегда внушали, что она по рождению своему уже попала в золотой вагон первого класса, где едут такие же как она сама – баловни судьбы, и что уже никакая сила никогда не сможет перевести ее из этого вагона в какой-нибудь там общий-плацкартный.

А тут…

Какая подлость жизни кругом! Ну почему, какая то провинциальная шлюшка – пигалица, вдруг посмела занять ее Ирмы место? Ее место в ведущем шоу страны, ее место на рекламных растяжках на главных проспектах столицы, ее место в постели самого классного и самого клеевого и модного продюсера в Останкино, наконец!

Ведь еще пол-года назад Дюрыгин намекал, дескать, ну почему ты Ирмочка не со мной, а с Игорем Массарским? Вот, де, была бы со мной, какие бы мы с тобой проекты на телевидении вместе закатывали! А она – дура, думала что этот серебряный рай с Игорем и с оплаченными им продюсерами, вроди Мотьки Зарайского, что этот рай будет продолжаться вечно… И откуда только в ее дурьей головке такая уверенность взялась? Папа латышский стрелок что ли вбил ей в голову эту дурь, что если она родилась в семье столичного начальства, то уже по жизни вся дорожка мягким ковриком, без сучка без задоринки?

А кстати…

А кстати говоря, ведь у папы латышского стрелка в его столе кроме пяти орденов Ленина в палехской шкатулочке, которыми тайком маленькая Ирма так любила играть, лежит еще и именной револьвер с золотой планочкой на которой выгравировано – Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро.

Так не съездить ли в гости к папе?

Не навестить ли его?

А Мотьку Зарайского прямо как подменили.

Раньше бывало, Ирма относилась к нему несколько свысока, – дескать, хоть по статусу, продюсер и режиссер он хоть и выше ведущей телешоу, но все зависит от калибра этой ведущей… Она всегда считала, что в золотом эквиваленте она – Ирма Вальберс на несколько сот кило чистого золота будет подороже чем Мотька, хоть он и продюсер, хоть он и личный друг Миши главного редактора…

Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол она главная драгоценность эфира, типа вроде скрипки Страдивари, на которой ему – Мотьке только временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли, которую уважают в мужиках женщины, не достает, чтобы тела этого добиться. Вот так она к нему раньше всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.

А теперь?

А теперь что то в Мотьке изменилось.

Теперь он в ней, в Ирме не ощущал былого её перед ним превосходства. И даже наоборот, стал ее как то жалеючи поучать, де вот, вожусь с тобюою только по старой дружбе, а то бы и не стал… Мол, так что, цени мою доброту!

Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.