Рита Бальмина - Летняя компания 1994 года

– Боже, как ты меня напугала, – Рита потянулась к настольной лампе.

– Не включай. Я ненадолго, – чуть сипловатым, как бы простуженным голосом попросила гостья, – просто соскучилась.

Расскажи, как вы все теперь живете. Ты ведь как всегда в курсе дел всех и каждого – она достала из кармана носовой платок и стала протирать свои архаичные очки. В темноте с трудом удалось разглядеть на ней мешковатое незнакомое платье и совершенно не идущий ей парик.

"Должно быть, и волос лишилась, бедолага, " – подумала Ритка, а вслух произнесла:

– У нас… Да что может у нас измениться? Как всегда. Нинон рокирует Феликса. Сашка ебет все, что шевелится, Зив пьянствует,

Усатый жужжит, Аркашка пашет за троих в газетенке долбаной. Я плету очередной венок сонетов…

Ирина заболела, точнее обнаружила болезнь, больше года назад.

Израильского гражданства у нее не было, потому что в силу безалаберности, и страстной любви к водочным возлияниям она не оформила все нужные документы, пока еще состояла в законном браке.

За веселыми застольями времени на формальности не хватило. А когда она ушла от мужа, он взял, да страховку ее медицинскую закрыл. Тогда и Ритка, и Зив, и Нинон – ближайшая Иркина подружка, – все Черного уговаривали, чтобы он страховку Ирине оставил – мало ли что может случиться. Но всегда такой мягкий и покладистый Мотя, был неумолим и тверд. Должно быть, слишком больно ранила его жена своим уходом.

– Мы ведь только через месяц о твоей смерти узнали. Сначала поминки, а потом и вечер памяти устроили. Твои стихи читали и свои, которые ты любила. И еще те, что тебе посвящены… Только вот

Карабчиевский не пришел. Я даже потом позвонила ему, корила, что, дескать, как трахать девушку, так в первых рядах, а как помянуть, так занят.

– Этого ты могла бы мне и не говорить. Ревнивая ты. Даже к покойнице ревнуешь, – Ира тяжело закашлялась и Ритка разглядела у нее на шее медицинскую пластиковую трубочку.

– Извини.

Ире пришлось вернуться в Москву – оперироваться и лечиться, но время уже было безвозвратно упущено.

– Ну а мой муженек бывший? Он то был?

– Да, Мотя был. Клялся, что скоро твою книжку издаст. Кажется, его мучает совесть. Не хотелось бы мне быть на его месте. Но на твоем – хотелось бы быть еще меньше…

– Никому из вас не избежать моего места, – ночная посетительница задыхалась от кашля, -впрочем, между живыми и мертвыми так же мало разницы, как между людьми и птицами. Тебе приходилось когда нибудь летать?

– Нет. Ползать приходилось…

За несколько дней до смерти, Ирка отправила Нине письмо в котором строила планы на будущее, как она в Тель-Авив вернется, жаловалась, что в Москве ей одиноко. Письмо получили и прочли уже после ее смерти.

– Сейчас я знаю и умею на много больше тебя, а ведь ты всегда вела себя по-менторски: поучала, наставляла, – приступ кашля не утихал.

– Но я ведь старше…

– Возраст – всего лишь оперение, – прокаркала ворона и превратилась в темноту.

Утром Ритка вспомнила свой сон и ужаснулась, пытаясь разгадать странные слова покойной приятельницы. Что-то не нравилось ей в этом сне, свое собственное поведение, реплики, все вместе… Появилось дурное предчувствие

В полдень, обходя вверенный ему участок, Зив обнаружил передавленную и сплющенную неизвестным транспортным средством черно-серую ворону. Он медленно упаковал ее в пластиковый пакет, медленно подошел к мусорному баку, медленно открыл его. Из под крышки точно грязные брызги выплеснулись тощие бездомные коты.

– И вас похороню, – вздрогнув, пробурчал Зив сердито. Голова у него после вчерашнего раскалывалась. Он бросил сверток с упакованной вороной в бак. Кого-то она ему напоминала, но он так и не вспомнил

– кого…

Литературная конференция, которую проводила кафедра славистики

Иерусалимского Университета собрала под одной крышей свору антогонистов. Тема ее -"Русская литература в эпоху посткоммунизма" хватала за горло и леденила кровь репатриантам со стажем. Здесь в

Иерусалиме они гнездовались большими скандальными популяциями, и свои крутые разборки выносили из избы на высокую трибуну. Ритка приезжала в Иерусалим каждый день, как в цирк, иногда с Гришей или

Аркадием, иногда одна. Очень забавно было наблюдать, как сводят свои загноившиеся счеты ветераны русской литературы в Израиле. Некоторые из них по дон-кихотски, но с неистребимым советским рвением, нападали на фантомную мельницу уже поменявшего масть КГБ, обвиняя своих оппонентов в причастности к его делишкам. Левые поносили правых, правые обвиняли левых. Аркаша и Гриша набдюдали за происходящим с живым интересом, хоть и имели противоположные убеждения, а Ритка, далекая от политики, наблюдала за происходящим отстраненно. Она мысленно прокручивала некие предыстории нынешней вражды, и на основе сплетен и слухов которыми полнится святая земля мысленно воссоздавала ситуации двадцатилетней давности, когда все эти нынешние мэтры только приехали в страну обетованную, ну и как водится сначала тусовались вместе, в одном котле варились. Потом кому-то повезло больше, кому-то меньше, кто-то у кого-то жену увел, кто-то кому-то долга не вернул, кого-нибудь снедала творческая зависть, но маска политических разногласий самая удобная, она все скрывает, тем более в такой насквозь заполитизированной стране, как

Израиль…

Вот сидят в первом ряду, господа устроители конференции и докладчики: вальяжный габаритный красавец, пожожий на театрального импрессарио времен великих итальянских опер Михаил Вайскопф, рядом с ним угловатый, с ассиметричным после инсульта нервным лицом, поэт

Михаил Генделев, за ним Майя Каганская, священная корова русскоязычной литературной эмиграции, потом Гробман, снисходительно улыбающийся, его жена Ирина Врубель-Голубкина, изящная дама без возраста, а за ней жена Вайскопфа – Елена Толстая, бывший муж которой профессор Сигал, сидит в президиуме рядом с приглашенными зарубежными славистами. Все вместе они представляют легенду о русской литературе в изгнании, все вместе готовы разорвать на мелкие кусочки левака Изю Шамира, закончившего свое выступление.

Толстая и Вайскопф поднимают хай, как марокканцы с рынка ха-Тиква, Маленький сморщеный Шамир огрызается, Ритке скучно про левых и правых, коммунистов и террористов, она выходит в коридор, где натыкается на сидящую на полу коротко остриженую поэтессу Аньку

Горенко, которая сначала, хлопая чаячьими крыльями клюет прямо с пола остатки травки, потом дрожащими руками пытается прикурить косяк. Аня радостно и возбужденно начинает рассказывать что-то, чего

Ритка понять не может, потому что не знакома с феней наркоманов, то есть отдельные слова конечно можно понять, но в целом смысл остается темным. Все-таки лучше слушать про то, как вчера кололись со щедрыми програмистами, чем про левизну двадцатилетней давности.