Алексей Слаповский - Синдром Феникса

А может, сделал бы заход поизящнее, он и это умеет: цветы, конфеты, вино, в кино сводить. И становился бы с каждым днем все откровеннее и смелее.

Сейчас же все неправильно: день ото дня он делается нерешительнее, даже будто как-то робеет, что уж совсем дико и нелепо!

А этого чмырика он месяц назад (упустил время!) просто прибил бы. Без следов.

Но теперь понимает: прибей его — и путь к Татьяне может быть закрыт навсегда, хотя она и делает вид, что дышит к Гоше ровно.

Харченко приехал к дому Ледозаровой, поманил к себе Георгия.

Пригласил сесть в машину, давая этим понять, что разговор конфиденциальный.

Сказал просто, без экивоков:

— Есть данные, Георгий, что ты был преступник.

Он никогда не видел такой реакции человека на обвинение. Обычно начинают оправдываться, возмущаться, злиться. Или пугаются.

На лице же Георгия появилось выражение досады, обиды, недоумения — как бывает у человека, который жил налаженной и здоровой жизнью, и вдруг ему объявили, что он серьезно болен. Как это болен? Вы что?! Во-первых, с чего бы? Во-вторых, не хочу. В-третьих, самое главное, некогда. Еще то не сделано, другое, третье… В этой жизни, извините за простодушие мысли (особенно те извините, кто этого не чувствовал), болеть всегда некогда, а уж умирать тем более.

— И что я сделал? — спросил он.

— Убийство, два ограбления. Не считая мелочей.

— Убийство? Кого убил, за что?

— Человека. Охранника одной ювелирной фирмы. Бриллиантов взяли на полмиллиона долларов и золота на столько же, — достоверным голосом изложил Харченко дело, о котором узнал недавно из внутренней милицейской сводки.

— Именно я убил?

— Получается так.

— Как получается? Не один же я грабил?

— Ну, свидетели нашлись или соучастники. Деталей мне еще не сообщили, — начал путаться Харченко.

Георгий проницательно посмотрел на него.

— А зачем вы мне это рассказываете? — спросил он. — Почему не арестовываете?

— Потому что пока доказательств нет. Но скоро будут. И, главное, нравишься ты мне, — решился Харченко врать до конца. — Может, ты и был преступник, но теперь-то исправился. И что получается? Получается, ты теперь за другого отвечать должен. Я бы на твоем месте скрылся.

Георгий думал тяжело и довольно долго. Спросил:

— А кто же будет отвечать?

— Найдется кому! — весело воскликнул Харченко.

— Нет, — сказал Георгий. — Пусть.

— Что пусть?

— Если я человека убил, я хочу это точно знать. Я хочу это вспомнить. Пусть мне будет нехорошо, но… Я недавно днем присел на солнышке отдохнуть и заснул. На бок свалился, отлежал руку. Стал ее щупать — ничего не чувствует. Потом отошло, конечно. А удобно ведь, да? Никакой тебе боли, хоть режь, хоть коли. Вот и память сейчас у меня такая. Анестезированная, можно сказать. Не хочу. Пусть будет больно. Я хочу отвечать за себя, понимаешь, лейтенант?

Лейтенант не понял.

И уехал в полном недоумении.

И, как только он уехал, появилась Татьяна. Она сразу же после разговора с Харченко закрыла магазин и побежала к Георгию. Увидела там машину лейтенанта, пережидала, прячась в кустах у забора.

Сразу же спросила:

— Что говорил?

— Что есть какие-то данные, будто я преступник. Будто человека убил.

— Врет! Если данные — пусть предъявит. Что еще говорил?

— Что мне надо скрыться. Я и сам начинаю думать… Чтобы тебя не подвести…

— Очень приятно! — иронически одобрила Татьяна. — Заказ взял, а не доделал, кто отвечать будет? Я! Потому что тут останусь. И хоть ты мне никто, а все-таки у меня живешь. Поэтому, кстати, меня Харченко и достает.

— То есть?

— Клинья он бьет под меня, а ты ему мешаешь!

— Вот оно в чем дело, — задумчиво сказал Георгий. — В таком случае — грубо ведет себя. Прямолинейно.

Татьяна пожала плечами:

— А как он еще будет себя вести? Во-первых, мент, во-вторых — молодой еще. Он по-другому и не умеет. Короче, нет у него на тебя фактов, шантаж это!

— Может быть… — Георгий посмотрел Татьяне прямо в глаза, как он это иногда умел (и ее эти взгляды просто переворачивали), и спросил:

— А если я вдруг и вправду человека убил?

Татьяна горячо возразила:

— Ничего подобного!

— А если? Представь, что рядом с тобой — убийца.

Татьяна представлять не захотела.

— Какой убийца? Это ты-то? Ну, ладно, допустим, — пошла она на уступку, — что-то когда-то было. Но было в прошлой жизни! Это все равно… ну… — Татьяна искала сравнение и нашла. — Это все равно что во сне что-нибудь… Сам знаешь, какие бывают сны. И убить можешь, и что угодно. Но это же во сне!

— Сны отражают наши тайные желания, — печально сказал Георгий.

Но Татьяна в этой мысли ничего печального не увидела:

— Ой, прямо удавиться из-за этого! Мало ли я чего желаю! Если бы было, чего я желаю, у меня бы каждый второй покупатель трупом бы стал — так иногда надоедают, особенно пьяные! Не в том дело, чего я там желаю, а как себя веду, правильно? Другой, может, желает всех вообще поубивать, но терпит, а другой едет себе спокойно на машине, никого не хочет убить, а ему старушка под колеса выскочила — задавил, убил, его в тюрьму. Понимаешь? То, что было, это важно, а что мы там думаем — дело десятое!

— Так оно и есть. Только я не помню, что было.

Татьяна не стала больше спорить. Сказала только:

— Не задерживайся сегодня.

— Ладно…

Чтобы не задержаться, Георгий ушел с работы пораньше — наметил зайти в поликлинику и побеседовать с психиатром Кобеницыным, если застанет.

Застал — и рассказал о своей душевной смуте.

— Допустим, я кого-то сильно обидел в прежней жизни. Или даже убил. И не помню. Это понятно. Но я и не чувствую. То есть — не могу представить, что я кого-то убил. Даже мысль об этом противна.

— И в чем вопрос?

— Вопрос: почему не чувствую? Ведь есть люди преступного склада, такой человек может убить и забыть, но он остается преступником. И при случае опять может убить. А я не могу. То есть я изменился, так? То есть, если сравнить, упал бандитом, встал честным?

— Необязательно, — ответил Кобеницын. — Один и тот же человек в разных условиях может быть и одним, и другим, и третьим. Зависит от множества факторов. От личности тоже, конечно. Но еще и от социальной санкции на убийство.

— Понимаю.

— Действительно понимаете?

— Конечно. В состоянии войны государство разрешает убивать. И это считается даже геройством.

Кобеницын порадовался, что в кои-то веки говорит с умным собеседником:

— Именно! Может выдать санкцию государство, религия, верней, ее фанатики, крестовые походы вспомним или теперешний исламский терроризм, класс или партия, если это гражданская война, лично командир, главарь банды. В банде — бандит, дома — чудесный муж и отец, сколько фильмов на эту тему! А вы что-то вспомнили? — перешел он от теории к практическому вопросу.