Слава Сергеев - Лампада

Приятель торопил: скорее, собирались уехать в 12, а уже два, не доедем засветло. Мы сели в машину, тронулись, было грустно, уезжать всегда грустно. Отец Михаил махал нам рукой.

Когда выехали на трассу, я опустил стекло, закурил. И тут военный - он сидел впереди, обернувшись, сказал мне:

- Не надо.

- Почему? - я удивился.

Он приоткрыл полу куртки, и я увидел, что у него там горит маленький огонек - лампада.

- Купил в лавке, повешу дома. - Он улыбался.

Я выбросил сигарету и закрыл окно.

- А мы не купили. Может, надо было?

Но потом я подумал, что это слишком. Все-таки мы не настолько… не могу подобрать слова. Религиозны, да? Вот купили образа. Два. И хорошо.

Офицер радовался:

- Повешу дома, пусть висит. У меня там иконы - и как раз лампада.

Мой приятель вел осторожно, стараясь, чтоб не трясло. Было хорошо так ехать, осторожно, избегая ухабов, зная, что с нами этот огонечек из монастыря. (Все-таки не хотелось уезжать, повторюсь…) Офицер поддерживал его, как ребенка, иногда заглядывал под куртку, как он там. Я спрятал пачку сигарет и было вынутую фляжку с коньяком - как-то не курилось и не пилось при лампаде, и стал представлять себе квартиру этого военного, он сказал, что живет на Чертаново, как он выразился, обычная трехкомнатная квартира в блочной 12-этажке начала 1980-х годов, узенькая прихожая, вешалка, дверь в кухню, потом детская метров 15, потом, как говорят в народе, - “зала”, в красном углу, рядом с вымпелом победителя ленинского зачета 1984 года и фотографией не то Афганистана, не то Средней Азии, теперь иконы, и под ними будет эта лампада, за окном с беленькими кисейными занавесками зимний пейзаж, рядами такие же дома, деревья, снег…

Наверное, он туда ее повесит, в “залу”, думал я, чтобы смотреть и вспоминать монастырь, свечи, иконы, голос дьякона, читающего молитву. Потом я подумал, что странно, что уезжать не хотелось, все же это не совсем наша, не совсем мирская, та к которой мы привыкли, я хочу сказать, жизнь. Как-то они быстро пролетели, эти три дня, хотя вроде что мы делали - ничего, стояли на молитве, немного гуляли, разговаривали с бабушкой-хозяйкой. У нее сын, кстати, работник космической отрасли. На космодроме Байконур работает, серьезно. Она показывала письма, гордилась, давала смотреть карточки внуков. Правда, давно у них не была… О монастыре говорила неохотно: они там все разные, сейчас все думают, что раз монастырь, то все святые. А она рядом живет, видела всякое.

Смешно, бабушка при монастыре, а сын космические корабли делает. Смежные, так сказать, отрасли, почему я сказал “кстати”.

После Калуги стало темнеть и пошел снег. Тут выяснилось, что у нас не работают дворники, и мой приятель занервничал - на шоссе стало много машин. Мы съехали на обочину, они с офицером вышли, стали копаться в моторе, а лампаду оставили нам, и я минут десять подержал ее под курткой с левой стороны, и было немного тепло у сердца - там же огонь, то есть огонек, и от него тепло.

Починить дворники не вышло, это же “москвич”, у меня была такая машина - она хорошая, тяжелая, как утюг и устойчивая на шоссе, но упрямая. Если не захочет чиниться, ты хоть по уши залезь в нее, ничего не выйдет. И, главное, можно было бы тряпкой снаружи протирать стекло, но особо часто не попротираешь, ветер же, надо окно открывать, а у нас лампада. Мы с офицером поменялись местами, я сел вперед, а он на мое место, сзади все-таки меньше дует… Подумал: “Не довезем, ветер”, - но офицер говорил, что пока горит.

- А куда повесишь, - спросил я.

- Пока не знаю, - он задумался, - может, в детскую, или в залу.

Я засмеялся:

- Я так и думал. А в зале у тебя занавески белые?

- Вот и не угадал, плохой из тебя инженер человеческих душ. В цветочек. Жена купила в магазине “Лейпциг”, знаешь такой? Еще в советское время был.

Вообще странно, об этой поездке почти нет воспоминаний, одни картинки. Воспоминания - пейзажи, воспоминания - жанровые картинки. Вот стоят заснеженные ели вдоль дороги, стояли, когда ехали туда, стоят обратно. За ними лес в снегу - снег, ели, снова снег… Вот люди стоят в церкви, полутемно, только перед иконами горят свечи, они освещают лица. Голос дьякона читает: милости хощу, а не жертвы.

Когда ехали туда, уже после Калуги, мой приятель вдруг стал рассказывать, как люди не могут доехать в этот монастырь, будто что мешает. Сначала собраться не могут, потом поворачивают на полпути, заезжают куда-нибудь не туда, в общем, ерунда какая-то. Ну, мы с женой покивали, Серж сделал круглые глаза, тоже что-то такое стал рассказывать, таинственное. Едем дальше. И вдруг мой приятель руль в сторону как крутанет!

- Ха! - говорит.

Машина вильнула. Он в другую сторону - ха! И все, главное, смеются, типа “о, как здорово, шутник…” - а я-то чувствую, что нас уже юзом ведет. Там еще под горку и поворотик, и то ли у “москвича” этого были задние ведущие, то ли он притормозил не так, в общем, машина управление потеряла. Хорошо, скорость небольшая и дорога пустая была, ну, только метрах в 150 какой-то трактор перся. С большими колесами такой, “Беларусь”. Ну, дорога-то в снегу прочищена, мы крутанулись разок и, уткнувшись носом в сугроб, остановились. Я говорю: ты что, мудак?! Тоже доехать что-то мешает? Он, кстати, даже не огрызнулся. Испугался, что ли? Странное у него какое-то было лицо - я только в профиль смотрел - он почти улыбался. Мазохист.

Конечно, что говорить, всем нам (вообще всем) стоило съездить в этот монастырь, немного помолиться. Пусть даже толком не зная слова.

Ну, обратно-то не колбасились - доехать надо было. Ближе к Москве снег пошел гуще. Физик нервничал, периодически останавливался, открывал окно, протирал переднее стекло обычной тряпкой, офицер в этот момент отворачивался и запахивал поплотнее свою куртку. Вообще, я думал, не довезем, ветер задует, но вы удивитесь - довезли! Забегу вперед: когда въехали в Москву, офицер был очень довольный - улыбался во весь рот… Еще у нас с приятелем (на нервной почве, видимо) возник какой-то странный спор - ни за что не догадаетесь о чем. О католичестве. Я же говорю, это больная тема.

Началось с того, что приятель сказал, что этот монастырь в некотором смысле крепость, и я, в общем, согласился.

- Ну, не крепость, - сказал я, - скорее остров (про корабль я решил на всякий случай промолчать), - а потом зачем-то сказал ему, что, мол, не понимаю, почему отец Михаил так нервно говорил о католиках. Было такое ощущение, что это прямо враги какие-то. Почему? Это ведь тоже христиане. Вот про мусульман он совсем ничего не говорил, а ведь это вроде другая вера. К тому же они очень воинственные…

Тут приятель напрягся и сказал:

- Правильно… Католицизм - это, - он чуть помедлил, - ересь. А ересь, - он опять помедлил, - это даже хуже атеизма и иноверия. - И стал мне объяснять, почему католицизм ересь, но я уже не помню, что именно он говорил, а может, он плохо объяснял, потому что было плохо видно, темнело, а ему надо было следить за дорогой, которая сделалась уже совсем московской - в несколько рядов, снег вокруг пожелтел, и стал грязным, и все как-то не просто ехали себе и ехали, как это бывает вдали от городов, а куда-то сосредоточенно мчались, торопясь, перестраиваясь из ряда в ряд и обгоняя друг друга.