Алексей Олин - Иисус говорит - Peace!

– Ладно, – согласился утомленный глупой беседой я. – Пойдемте.

– И позвольте представиться: Штык Эдуард Семенович…

В комнате Штыка был страшный бардак: вещи раскиданы, пыль на шкафчике толщиной с «Войну и мир», кровать не заправлена, кружки покрыты характерным заварочным налетом. Монитор компа (неплохого!) заляпан отпечатками пальцев. Груда дисков.

Окна грязнее, чем у меня.

Здесь была солнечная сторона, и пылинки кружились в воздухе.

– Уютно у вас.

– А вы, молодой человек, как я вижу, не стесняетесь приврать…

– Разбираетесь в компьютерах?

– Я инженер по первому образованию. Разбираюсь.

Крышка журнального столика представляла собой шахматную доску. Эдуард Семенович набросил на диван покрывало и пригласил меня присесть. Я присел. Пока он расставлял фигуры, я изучал стены. На одной поверх ковра с медведями в беспорядке висело холодное оружие: сабли, кинжалы и топорик. Прямо Тартарен какой-то. На другой – плакат с неизвестной мне дамой в шляпке с вуалью и мехах. Фотографий видно не было.

Я глянул под ноги. На паласе – черное пятно. Видимо, краска.

– Может, чаю? – спросил старик, подвигая стул.

– Не надо, – отказался я. – Давайте уже играть.

Штык хищно улыбнулся и схватил пешки. Спрятал их за спину.

– Выбирайте.

Мне выпали белые. Я походил: е2-е4.

– Оригинально, – сказал Штык и походил: h7-h5.

Я и вовсе расслабился: ход был откровенно дилетантский.

Из-за дивана неожиданно выполз мопс. Уродливая собака.

– Как его зовут?

– Ласкер. Он очень старый. Не умрет никак. Ваш ход, молодой человек.

Мопс залег под столик и стал шумно дышать. Я решил походить лошадью…

…Оттирая спустя два часа загаженную кухонную плиту я тщетно пытался анализировать ошибки. Как я мог проиграть всухую?! А бывают шахматные каталы?!!

В этот момент на кухню вышла моя правая соседка: девушка в татуировках. Завитушки и иероглифы. Худая, с короткими черными волосами, в черных же обтягивающих джинсах и выцветшей футболке с надписью «Beatles». В руках она держала распечатки. Губы едва заметно проговаривали что-то.

– Чайник скипел, – сказал я. – Я выключил.

– Ага. Спасибо.

– Что читаешь? – расхрабрился я.

– Джеки Браун.

– И что, хорошо она пишет?

Соседка подняла голову. Восточный тип. Глаза у нее были внимательные.

– Он, а не она. Это сценарий Тарантино.

Я почувствовал, что краснею.

– Плиту чистишь? Значит, проиграл…

– Что? А откуда ты?..

– Ничего. Не волнуйся, ему все проигрывают.

Я отшвырнул губку.

Из ее комнаты высунулась мужская голова. Соседка шикнула и голова исчезла. Соседка взяла чайник и ушла. Я подумал, что вчера мужская голова, кажется, была иной.

– Тарантино, – пробормотал я. – Тина, скотина, лавина, скарлатина…

А зовут ее?

– Полина.

Она протянула руку, и я пожал длинные красивые пальцы с коротко остриженными ногтями. На тыльной стороне ладони крохотная родинка и две тоненькие жилки пересекались подобно параллельным прямым Лобачевского. Вот такое идиотское сравнение пришло в голову при нашем знакомстве.

Она не выказала недовольства нашим видом и состоянием.

У нее были светлые волосы до плеч, загорелая кожа и зеленые глаза.

На вешалке свободного места не оказалось. Курт сграбастал мой старообрядческий плащ и понес в комнату. На некоторое, совсем непродолжительное время мы с Полиной остались вдвоем в прихожей. Я поставил на тумбу пакет с алкоголем, и бутылки неприятно звякнули, как будто выдавая некую мою постыдную тайну.

Срочно нужно было что-то сказать.

– Курт рассказывал, что ты – фотограф.

– Я фотографирую, – улыбнулась Полина. – Коля любит мною похвастать.

Она тепло, очень по-домашнему произнесла его имя. Но мне почему-то это не понравилось. Курт снова подошел, обнял Полину за талию, прижал к себе. Она едва доставала ему до плеча. Как-то не стыковались их образы. Что у этой девушки в оранжевом халате и растоптанных шлепанцах общего с Куртом? Надпись кровью на зеркале?

– Так и будем в прихожей стоять? Пошли на кухню.

Я подхватил пакет (гадкое звяканье повторилось) и двинулся в указанном направлении. По пути мое внимание привлекли: белая простыня, приколотая иглами от шприцев к пенопластовому бордюру; оранжевая стена; стул с высокой узкой спинкой; разные лампы и прожектор; полочка, уставленная фотоаппаратами и красочными книгами.

Фотоаппаратов было четыре штуки. Зеркальный Nikon, полупрофессиональная каноническая мыльница, пленочный ZENIT и допотопный пластиковый ломо от Smena.

Книги: учебники по искусству фотографии и пособия по графическим программам.

Зеркало было девственно чистым.

– Пиво нагреется, – поторопил меня Курт.

Но сначала Полина накормила нас блинами со сгущенкой. Из небольших колонок, подключенных к мобильнику, доносилась пинкфлойдовская dark side. Потом мы пили пиво и разговаривали на эти обязательно-необязательные темы: человеческая психология, творчество, смысл жизни… То есть говорили в основном Курт и я, а Полина слушала.

Вот что правда: чем больше говоришь о творчестве, тем меньше творишь. Может быть, поэтому и бог, если он есть, предпочитает отмалчиваться?

Пепельница была в сюрреалистичных узорах. Полина много курила. Окурки, торчащие из пепельницы, напоминали прическу растамана.

– По мне, – говорил Курт, – человеческая душа, она словно клумба.

Я одобрительно кивнул. Полина выпустила колечко дыма.

Курт продолжал, активно жестикулируя:

– Все зависит от того, что на ней растет. Цветы или сорняки. А с самого начала на ней не растет вообще ничего.

– Но семена-то брошены.

– И за ними придется ухаживать. Иначе сорняки забьют цветок. А в этом соотношении и кроется суть человека. У многих людей сорняков и цветов примерно пополам. Зыбкое равновесие. У некоторых людей – сорняков с избытком, и в конце концов, когда их клумбу выпалывают, там будет лишь голая земля. Есть и те, кто тщательно следит за собой и своевременно пропалывает душу. Но есть и такие, – Курт воздел указательный палец, – у которых сорняки не приживаются. Это уникумы!

– Как Джордано Бруно.

– Или Диоген.

– Или Леня Винтиков.

– Кто?

– Леонардо да Винчи. Он тоже уникум.

– Жанна Д’Арк.

– Иисус…

– Вы такие забавные, – с улыбкой сказала Полина. – Покушать еще не хотите?..

Пиво на водку легло неаккуратно. Полина решила принять перед сном ванну. Я сидел в комнате и рассматривал оранжевую стену. Стена куда-то плыла.

Рядом сидел Курт и вталкивал мне:

– Полинка чуть ли не каждый месяц меняет цвет стен. Заклеивает газетами и перекрашивает. Она – гений, между прочим. Учти.

– Учту.

– А еще у нее есть коллекция картонных человечков.