Лев Сокольников - Прогулки с бесом, или Gott mit uns!

Что можно сказать в пользу молодой растратчицы государственных, казённых, денег? "На чём "строить линию защиты", как выражаются адвокаты? Какими речами "отвести от её головы карающий меч правосудия"? Пусто, ничего нет, нечем её прикрыть. И не юристу было понятно: проигрышное дело подсунули молодому адвокату "с лицом кавказской национальности". И когда адвокат получил слово в защиту подопечной, то начал так:

— "Уажаеми граждани суди! Ви пасматрель будим на мой падзащитни! Харашо пасматри! Нет, какой красиви деушка! Слов нет! Падсудими пакажи рук! рук пакажи! — девица, выполняя указания "спасителя", оголила руку настолько, насколько позволяла одежда:

— Нет, ви пасматри, какой эта красиви рук! Слов нет, какой красиви рук! Такой рук не можит браль гасударствений деньга! Падсудимий, пакажи груд, груд пакажи! — "нагревался" адвокат. Команду на открытие груди девица выполнила быстро и без смущения. Грудь и в правду была правильной, объёмистой и, следовательно, красивой:

— ви пасматри на это груд! Вах, какой эта груд! Слов нет, какой красиви груд! Падсудими, пакажи ног, ног пакажи! — девица не заставляла себя ждать: обнажённая нога, прекрасная, как и прочие продемонстрированные части тела, была основным "доводом" в "состязательности защиты и обвинения":

— Нет, ви пасматри на это ног! Вах, слова нет! Такой красиви ног не можит пайди по приступни дарога! Я кончиль!

Судья:

— Я — тоже…

Имелись у мастера злые умыслы против моей начинающейся карьеры "общественного" защитника, когда накануне "дебюта" в суде рассказал анекдот? И до сего дня, а прошло тридцать лет, не могу придти к однозначному ответу: мастер хотел взбодрить и вдохновить анекдотом, или провалить и опозорить принародно? Как идти на судебное заседание, где будет "решаться судьба товарища", с таким анекдотом в памяти? Не получится ли в суде филиал театра "Комедии и сатиры", где в главной роли "спасителя" подсудимого будет выступать не профессионал, а далёкий от судейского мира, человек?

Чутьё не обмануло: веселье, как и ожидал, было. Оно началось с момента, когда всех участников "процесса" пригласили в зал судебного заседания. Странности начались с того, что меня, "общественного защитника", подсудимого и "жертву" усадили рядышком на одну скамью. Такое размещение развеселило, но чуть-чуть. Скамья была настоящей "скамьёй подсудимых": длиною мета в четыре, шириною сантиметров в сорок с толщиною доски для сидения в полных шесть сантиметров. Изделие было окрашено суриком.

И тогда подумал, что "процесс" закончится не иначе, как полюбовно: с чего бы это вдруг усадили истца и ответчика рядом? Они никак не походили на тяжущиеся стороны, они скорее были похожи на людей, встретившихся после долгой разлуки, и "общественный" в моём лице между ними был явно лишним. Хватило бы и одного профессионального защитника, но тот почему-то сидел в сторонке. Не было видно и человека в синей униформе с погонами работника прокуратуры. Тех, что всегда и упорно требуют для виновных максимального срока наказания.

Итак, подсудимый и его "общественный" сидели на скамье перед судейским троном и ждали. Судьёй была женщина, и она с умным видом что-то рассматривала в тощей папке с надписью "Дело" Справа и слева от него, как "символы законности", восседали "народные заседатели", лица которых я так и не запомнил. Это были разнополые старички, верившие в "справедливость советских судов". Бывали простаки в своё время.

Наступила тишина, и первый судебный процесс, где я был призван защищать, начался. Сделал серьёзное лицо, но, понимал, что "делаю лицо" и оттого веселился больше. А тут ещё вспомнился анекдот о кавказце-защитнике, и губы неудержимо потянуло в улыбку. Только этого не хватало! Надо же такой неприятности случиться! Чему улыбался? Судьёй была женщина под пятьдесят, защитнику-профессионалу — не менее того и под действие анекдота, коим вчера веселил мастер, эти двое судейских никак не подпадали. И всё же хотелось заржать, только моего ржания и не хватало "при всём трагизме ситуации".

Но знал, что нужно делать, когда весёлая мысль тянет рот улыбкой от уха до уха, а улыбаться — нельзя! Нехорошо! Верх неприличия! — от анекдота следовало избавиться, как и от вещи: рассказать его кому-то, отдать его и пусть кто-то другой улыбается, а я останусь строгим и серьёзным. Хотя бы внешне.

Но как рассказывать анекдот во время судебного разбирательства? Каково: решается "судьба человека", а "защитник от коллектива" что-то шепчет на ухо соседу и улыбается!? Чему, позвольте спросить, вы улыбаетесь!? Что нашли весёлого в столь грустном деле, как покушение на мягкие части тела женщины с применением "режуще-колящих" предметов? У вас "все дома"?

Мастер оказался прав: процесс был скучным и предсказуемым. Когда пришла очередь говорить защитительную речь, то от волнения мои голосовые связки так "задубели", что первые слова были похожи на хрип астматика со стажем. Мало того, что подвижность голосовых связок была почти нулевой, так они к тому же ещё и "мандражировали".

Как, похожее по звучанию французское "мандраже" получило прописку в русском языке — тому где есть объяснение, но искать нет желания, а потому выскажу своё объяснение: "мандраже" — это французский брат русского похмельного "колотуна". Это когда всё тело колотит неуёмная дрожь. В лечении похмельного "колотуна" применяется любое лекарство на спирту. От большого "перебора" — и дрожь бывает крупная, того гляди рассыплет в прах, от малого — и дрожь такая, но обе тяжело переносятся, обе подлые и ужасные!

А "мандраже" рангом выше! Если русский "колотун" терзает тело, а речь не трогает, то "француз", мало ему, подлому, понуждает вибрировать не только тело, но и "струны души": голосовые связки!

"Мандраже", этот чужой ужас, надёжно прижился в рабочих коллективах отечества.

Привожу текст моего первого и единственного "мандражирования" на адвокатской ниве:

— Граждане судьи! — применить "ваша честь" не решился: на то время "честь" не имела хождения по причине отсутствия чести — не следует "отваливать на полную"… то есть, осуждать моего подзащитного на реальный срок! — с места в карьер запустил "мандраж" — мой товарищ (врал, каюсь!) глубоко, так глубоко, что глубже не бывает, раскаивается в совершенном деянии! Он в полной мере осознал своё недостойное поведение в быту, собственный поступок оказался для него истинным потрясением! Его отношения к супруге за последние две недели в корне изменились, и чтобы так кардинально измениться в сторону улучшения, стать иным человеком, он должен был совершить столь недостойное званию "советского человека" деяние! Многое осознал подзащитный за две недели, но главное понимание, основное, таково: "портить супругу таким манером — себе дороже! Надолго жены не хватит"! Трудно представить, а ещё труднее — предсказать, чем может оказаться для него раненая супруга в последующей совместной жизни! Какова может быть степень раскаяния столь злого и некрасивого деяния? Глубочайшая! Достаточно не особо внимательно посмотреть на моего подзащитного и вам станет ясно, что это так! Её и наблюдаем в данную минуту! Если осудите моего подзащитного на лишение свободы, то таковым решением вы разрушите ещё одну "ячейку социалистического общества".