Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Марья — не Машенька, а Марья! — не пришла. И не думает о полусвихнувшемся женихе, все мысли о лекарствах да ядах. И вообще: известный научный сотрудник и неизвестный фармацевт как-то не сочетаются. Была бы родственной душой, почуяла бы, что я здесь, и примчалась. Ну, и я к ней не пойду, нечего раньше времени баловать. Бабы, они только и ждут, когда можно будет на шею взгромоздиться. Не пойду — выдохся до изнеможения. Шкура от костей отстаёт. Попробовал оттянуть — и правда, отпустил — хлопнула как резинка. Зевота начала одолевать на нервной почве. Ухайдакали сивку длинные дороги. Посмотрел в зеркало — и правда, седина сплошь пробилась, потрогал — пыль на пальцах. И шевелюра не торчит по-боевому, как раньше, а улеглась покорно вперёд по-Вась-Васевски. Да, кончились наши младые годы. Разделся и, не умываясь — хоть в этом доставить себе удовольствие, — грохнулся в постель и по-настоящему заснул.

К Королю притопал к восьми, отдал материалы, и мы вместе обстоятельно поразбирались в них. Приятно разговаривать с умным человеком. Не сомневаюсь, что у него такое же мнение. Сообщает как равному партнёру, что и в коренных породах есть аномальные концентрации рудных минералов, а это — наилучшее подтверждение скрытого оруденения. Будем бурить, обещает, проверять твои рекомендации, и солидарно жмёт на прощание руку.

Не заходя в контору, рванул на участки.

Дальше, собственно говоря, и рассказывать-то не о чем: всё хорошее случилось, а плохое кому интересно? У каждого и своего взахлёб.

У Бугаёва пробыл четыре дня, осталось нам всего-то на день, когда с утра разразилась поздняя осенняя гроза да ещё какая! Всё небо затянуло тёмными тучами, и плыли они как-то непонятно: в разные стороны и вразброд. Порывистый ветер часто менял направление, трескучий гром разрывал уши, а молний не было видно — обычное явление для осени. Дождь хлестал целый день и почти всю ночь с завидным постоянством. Всё вымокло и замолкло. На рассвете дождь перешёл в изморось и прекратился, тучи внезапно быстро рассеялись, небо очистилось, и сильно похолодало. Дождевая вода замёрзла сосульками на деревьях, а воздух стал прозрачным и опьяняюще чистым. К обеду солнце, расщедрившись, так пригрело, что хрустальные украшения заблестели и потекли, и опять наступила прохладная осень. Ни о какой работе в этот пятый влажный день и речи не могло быть. Оставил их кончать завтра, а сам, оскальзываясь на мокрой тропе и собирая на себя остатки влаги с веток, заспешил к маршрутным подопечным, пообещав Бугаёву прислать Горюнова, а им надо послать кого-либо на базу за машиной, вывезти вьюками всё имущество на буровую и — до дому, до хаты. Можно сказать, что этот конец я подчистил. Если не случится тайфуна или землетрясения. Чавкаю сапогами по грязи и, радуясь, вслушиваюсь в приятный скрежещущий рёв бульдозера, прорывающегося по новой дороге на Уголок. Может, удастся поприсутствовать при забурке первой скважины, а что будет не одна и не две, нисколечки не сомневаюсь, вернее, не даю воли сомнениям. У будки на буровой притормаживаю — как не заглянуть к соратникам по борьбе за богатства недр! Смотрю, Дмитрий со своим геологом копошатся в керне, всё ещё надеясь, наверное, найти хоть что-нибудь похожее на промышленную минерализацию. Зря стараются — сизифов труд, ребята! Свинью вам подложил горе-мыслитель и не какую-нибудь, а племенную. Не пачкайте руки, берегите для настоящего месторождения.

— Здорово! — подхожу, приветливо лыбясь. — Что новенького в недрах?

— Всё старенькое, — отвечает, пожимая руку будущей знаменитости. — Забурились прямо в аномалию, с самого забоя и по всему стволу прёт сильная колчеданная минерализация и бедная рудная. Зайдёшь?

— Нет, — отказываюсь с сожалением, — не успею к своим засветло.

— Слушай, — сообщает преприятнейшую новость, — на твоём участке я буду вести работы.

— Ура-а! — кричу, радуясь. — Как на площадке: я — тебе пас, а ты — с разгибом хлесть кола прямо в руду. Смотри не промахнись. — Дмитрий смеётся, довольный удачным сравнением.

— Какой пас будет, — отвечает, и мы оба смеёмся, довольные и встречей, и комбинацией на участке.

— Ладно, — прощаюсь с сожалением, — побежал. Увидимся в посёлке. — Спешу и думаю: Димка не подведёт.

Успел вовремя: моим молодцам осталось на два дня, сделаю контрольные маршруты, и можно благополучно отчаливать. Горюн на месте, разжёг около своей односпальной кельи костерок и, согнувшись в три погибели, что-то помешивает в котелке.

— Угостите? — подхожу. Он оборачивается, и медленная улыбка озаряет забронзовелое за лето лицо, почти скрытое пышной сединой.

— Здравствуйте, — протягивает руку. — Представьте себе, я только что думал о вас.

— Лёгок на помине, — характеризую сам себя. — Услышал, что вспоминаете, и вот он — я. — Профессор щурит добрые смеющиеся глаза под нависшими седыми лохмотьями бровей.

— Как оно ничего?

— Как и всегда, — отвечаю, — никакой прибыли, одни убытки, — хлопаю себя по животу, и мы оба смеёмся, радуясь общению. — Да-а, — сообщаю как бы между прочим: — Материалы по участку передал, развязался, вот-вот бурить начнут.

— Поздравляю, — совсем светлеет лицом Радомир Викентьевич, — а вы говорите — убытки.

— Схожу к Кравчуку, — смущаюсь я, — и вернусь, хорошо?

— Жду с нетерпением, — отвечает он и принимается хлопотать у костра.

Кравчук рвёт и мечет, понося на чём свет стоит своих бичей и техников, а надо бы и себя в первую очередь. В этом сезоне они, расслабившись на прежних лаврах, изрядно подзапурхались: проваландались на рыбалке, пробузили на бормотушке и конопле, потеряли время на Детальном, в посёлок шастали не раз — вот и пожинают не те плоды. Пришлось оторвать от приятного занятия.

— Кончаешь? — спрашиваю, хорошо зная от парней, что и за неделю не управятся, если не нахимичат, на что передовики — мастаки.

— Не твоё собачье дело! — огрызается в сердцах. — Тебе-то что?

— Очень даже что, — отвечаю, — перевыполнишь план, дадут тебе талон на ботинки, а они большие размером, мне отдашь, — и улыбаюсь как самому близкому другу. А он:

— Ага, — ухмыляется зло, — держи карман шире! Найдётся кому отдать и без тебя. — Никакого уважения к товарищу! — Чего пришёл? — Лаконично объясняю, что на послезавтра забираю лошадей для вывоза Бугаёва, которого будет ждать машина. Дмитро насупилось, поёрзало зубьями, но нагадить не решилось, услышав о машине, согласилось и ушло в палатку, не желая разговаривать с настоящим передовиком, перехватившим знамя соцсоревнования.

У профессора вовсю бурлит кастрюлька, выдыхая умопомрачительные запахи рябчатины. Ради такого ужина можно и пострадать — умыться. Умолол две миски густого макаронного варева и ещё бы смог, да стыдно. Похоже, истощённый организм пошёл на поправку. Налопавшись, забрались ползком в одноместную брезентовую ярангу и тесно улеглись, отдуваясь, поверх спальных мешков. Самое время для доверительной беседы.