Макар Троичанин - Да пошли вы все!.. Повесть

Шматко облегчённо засмеялся, решив, что прощён, и инцидент неприятного расставания завершён. Но руководитель ещё на что-то надеялся:

- Повременил бы, пока не пройдут испытания локатора.

Неуступчивый подчинённый сменил улыбку на ухмылку.

- Сколько ждать-то, ты знаешь? И будут ли они? – и ударил ниже пояса: - А вдруг ты сам их отменишь из-за лазера? – и попал в цель: именно об этом думал с утра плодовитый изобретатель, но не сознался.

- Неужели тебе не интересно, как дело твоих рук воплотится в жизнь?

Вмиг посерьёзнев, Шматко зло отрезал:

- Это ты вкалываешь из интереса, а я – за гроши. Меня дома четыре рта ждут, а ты – один, сам себе хозяин.

Иван Ильич хотел поправить, что у него, одного, три рта: два у дочери – алименты и существенные поборы, и Дарькина пасть, но расхотелось. Многортовый кормилец вдруг стал чужим и неприятным. Сразу бросились в глаза высвеченные солнцем глубокие залысины и наметившаяся плешь, да и весь он, бодрый и моложавый, превратился в усохшего зрелого мужика с пергаментным лицом и убегающим взглядом. «Вот ведь как», - подумалось, - «руки золотые, а сердце…» Рассудком он понимал обременённого семейными заботами Шматко, но душой смириться с тем, что тот бросил незаконченное дело, не хотел. Не хотел и не умел, измеряя всех изжитым бескорыстным мерилом отношения к делу, которое для него было важнее человеческих отношений и меркантильных соображений. Павел Андреевич, предавший дело ради прокорма семьи, стал неинтересен. Хорошо, что заминку в неприятных объяснениях прервал явившийся, наконец, третий из группы.

Импозантный мужчина плотного сложения с наметившимся брюшком, одетый в элегантный серый костюм, белоснежную блестящую рубашку и тёмно-голубой галстук с золотой булавкой, одинаково соответствовал и элите науки, и бюрократической чиновничьей элите. Гладкое, тщательно выбритое лицо, было если не надменным, то чересчур спокойным, без всяких выраженных эмоций. Чувствовалось, что человек знает себе цену и доволен и собой, и жизнью.

- Здравствуйте, - поздоровался густым бархатистым баритоном, переводя внимательный взгляд с одного сотрудника на другого. – По какой причине похоронный вид? – Викентий Алексеевич чуть пригладил гладко зачёсанные назад тёмно-русые волосы без всяких скрытых шматковских залысин и плеши.

Дарька, конечно, тоже не преминул познакомиться с новичком – выполз из угла, неторопливо приблизился, уже без предостерегающего шума, обнюхал штанины, отглаженные в острую стрелку, чихнул и сел рядом, отвернувшись от пижона, показывая, что ему вся эта показуха и её носитель – до лампочки!

- Иван Ильич! – улыбнулся российский денди. – Тебе уже мало неодушевлённых приборов, ты и животного поисковика решил использовать?

Оттаивая от шматковской мерзлоты, Иван Ильич улыбнулся навстречу.

- Незаменимый локатор для определения настоящих сарделек и свежего мяса, - похвалил он живой прибор.

- Верю, - согласился Викентий Алексеевич, осторожно обошёл ушастый нюхатор и, пройдя в угол у перегородки, аккуратно, поддёрнув брюки, сел за свой стол, заваленный, в отличие от столов сотрудников, только бумагами. Рядом на стене висела аккуратная полочка со справочниками и синим томиком стихов Ахматовой. Бесцельно подвигав бумаги руками, он снова посмотрел внимательными серыми глазами на непривычно тихих товарищей, скованных какой-то внутренней неприязнью, и спросил:

- Вы что, поссорились, что ли?

- Насмерть! – выпалил Иван Ильич, разрядившись давящей негативной энергией.

- Что не поделили-то? – переводил взгляд третий с первого на второго и обратно. – Славу? – сузил глаза в едкой иронии, намекая на незавидную судьбу локатора.

- Он от неё отказывается… и увольняется, - опять ответил взвинченный руководитель и решительно придвинул к себе начатую схему.

Викентий Алексеевич немного повременил с выражением своего отношения к сногсшибательной новости, а потом спросил у виновника ссоры:

- Решился всё-таки?

- Так ты знал? – отшвырнул схему Иван Ильич. – Знал и молчал? – Теперь он насмерть обиделся на обоих, сплётших подлый заговор у него за спиной, чтобы загубить перспективное дело.

- Обсуждали как-то в общих чертах, - сознался второй заговорщик.

- Да болтали просто! – встрял в оправдание первый. – О том, как выжить с нашей нищенской зарплатой. Ни о чём конкретном, - защищал подельника.

А тот и не нуждался в защите. Прагматик до мозга костей, подчиняющийся только велениям разума, Викентий Алексеевич Брызглов был отличным математиком-практиком и даже кандидатом физико-математических наук. Но главным достоинством респектабельного мужа было не это, а жена – пресс-секретарь институтского ректората. Вхожая во все кабинеты, посвящённая в самые сокровенные тайны, она запросто могла замолвить, где надо, доброе словечко, а то и капнуть грязцой, и никто не хотел портить отношений со всемогущим ректорским оракулом, а потому – и с её мужем. Умный Викентий Алексеевич никогда, однако, не пользовался отблесками жены, отдав полную прерогативу влияния ей, и никогда не обнажал тайны подковёрной свары учёных мужей, но не отказывался от блата для добывания дефицитных приборов, материалов и деталей для своих. До сих пор тройка жила слаженно, в полном понимании и согласии: один придумывал, второй делал, третий снабжал. И вот наступил разлад.

- Что касается меня, то я не сомневался, что Павел Андреевич скоро от нас уйдёт, - продолжил злободневную тему тайный астролог-математик.

- Чем же мы ему не угодили? – пробормотал пострадавший руководитель. – Ах, да! – вспомнил. – Зарплатой!

Брызглов помолчал, ожидая дополнительных эмоциональных взрывов, но, не дождавшись, отверг финансовую причину.

- Низкая оплата, конечно, не последняя причина, но, думаю, что и не первая. В конце концов, наш уважаемый мастер на все руки вполне мог бы подрабатывать и у нас не меньше и давать в долг бедствующим товарищам вместо тебя, - он посмотрел на Ивана Ильича.

- Что же тогда? – уже вяло допытывался тот, не соображая, куда и в чью сторону гнёт ушлый прагматик.

- Хватит вам, умники, перемалывать мои и без того ноющие мослы! – взвыл виновник разлада и ушёл с чайником за водой.

- Ты не хуже меня знаешь, - обратился к половинной аудитории философ-математик, - что у каждого человека есть в жизни одно-единственное и главное предназначение, для которого он родился и живёт. – Иван Ильич отупело уставился на него, не поняв зигзага мысли. – К сожалению, редко кто догадывается какое. Иногда некоторых счастливцев осеняет в молодости, но большинство – в зрелые годы, когда жизнь порой неисправимо испорчена. – «Это он обо мне», - подумал Иван Ильич. – И тогда очень трудно изменить себя, поменять дело, которому посвятил многие годы, и найти силы для новой, можно сказать, праведной жизни. Павел Андреевич нашёл.