Александр Анянов - Рожденные ползать

Уже более тридцати минут она находилась в воздухе, а на земле каждый пытался определить, что же произошло. Мнения, как всегда разошлись, но было, похоже, что какой-то посторонний предмет попал под тягу РУДа и теперь не позволяет сдвинуть его с места. Консилиум, состоящий из руководителей инженерной службы полка, передал свои рекомендации руководителю полетов. Запрокинув вверх головы, мы смотрели, как самолет начал выполнять в воздухе фигуры высшего пилотажа, пытаясь вытряхнуть возможную помеху из-под тяги.

Через некоторое время стало ясно, что эти попытки не увенчались успехом. Топливо между тем было выработано и, сделав последний круг над аэродромом, спарка вышла на глиссаду, начиная снижение. Все разговоры стихли, лишь неслись из динамиков короткие, отрывистые фразы переговоров.

Все ближе и ближе самолет. Уже хорошо видны выпущенные шасси, две яркие фары, горящие под фюзеляжем, открытые тормозные щитки. Было ясно, что при такой высокой посадочной скорости, самое главное, это постараться сесть на самый край полосы, чтобы обеспечить, по возможности больший пробег. Еще секунда и…

Черт! Спарка промахивается мимо края полосы и садится на бетонку примерно метрах в двухстах-трехстах дальше. Из-под широких пневматиков шасси, вылетают синие облачка дыма. Хлопок. Вышел и затрепетал позади бело-оранжевый купол.

«Ох, ептыть!» — тут же прокатывается по толпе, наблюдающей за посадкой. Это из-за слишком высокой скорости тормозной парашют отрывается и отлетает в сторону. Теперь за самолетом тащатся лишь несколько коротких строп. Летчики отчаянно давят на тормоз. Из-под резины колес поднимается уже не синий, а черный дым. Вижу, как рядом Тихон хватается за голову: — Пневматики перегрелись! Сейчас взорвутся к чертовой матери!

Самолет, между тем, продолжает катиться, но всем уже ясно — длины полосы ему не хватит. Он быстро пересекает ВПП и попадает в заранее поднятую сетку аварийного уловителя. Какое-то мгновение, кажется, что произошла его полная остановка, но сила инерции слишком велика. МиГ прорывает сетку и выезжает на грунтовую полосу безопасности. Однако теперь его скорость невелика, и он начинает останавливаться. Ну вот, кажется и все!

Возле диспетчерского пункта — единый вздох облегчения. Присутствующие весело переглядываются, поздравляя друг друга. В этот момент, передняя стойка шасси, внезапно наскочив на какое-то, невидимое нам препятствие, подламывается, как спичка. В ту же секунду самолет зарывается носом в землю и вспыхивает.

К месту происшествия с ревом несутся пожарные машины и скорая помощь. Следом за ними, не думая об опасности взрыва, мы тоже бежим к упавшему самолету.

Наконец, фонарь задней кабины открывается и оттуда на землю вываливается замкомэска. Титаренко быстро поднимается на ноги и бежит прочь от горящей машины, но через пару десятков шагов спотыкается и падает на колени, протягивая руки к бегущим навстречу людям. Комбинезон на нем дымится. Он кричит, срывая с головы серый от копоти защитный шлем:

— Я не мог! Вы понимаете? Я ничем не мог помочь! У Яковлева от удара фонарь заклинило. Я ничего не мог!

Две мощные пенные струи быстро сбили пламя. Однако мне все еще казалось, что где-то там, под оплавившимся стеклом передней кабины, обгоревшая человеческая фигурка корчится от невыносимой боли, из последних сил пытаясь открыть фонарь.

Полеты были прекращены. Мы растащили свои самолеты по укрытиям и теперь маялись от безделья в эскадрильском домике, в ожидании дальнейших указаний. Никто не травил баек, как обычно, не забивал козла в домино. Техники вполголоса переговаривались, настороженно оглядываясь по сторонам.

Мне стало душно, и я решил выйти на улицу. Перед выходом из домика, над дверью, висел плакат. Плакат был скучно озаглавлен: «Меры по повышению безопасности полетов». Мне приходилось видеть его каждый день, и я практически не обращал на него никакого внимания. Однако сегодня что-то зацепило. Я быстро пробежал глазами длинный список мер, состоящий примерно из тридцати с лишним пунктов. Прочитал и понял, что показалось мне необычным.

Пунктом первым, а значит и самым важным, там значилось: «Улучшение марксистско-ленинской подготовки летно-технического состава».

Маленькая легкая снежинка упала на мое разгоряченное лицо. Еще несколько ее подружек опустились на рукав и плечи моей технической куртки. Белые чистые пятнышки на черной грязной поверхности. Пришельцы из другого мира. Мира, где не служат в армии, не обливаются керосином и не травят клопов.

Я огляделся по сторонам. Снег — довольно необычное явление для начала ноября в Прибалтике. Вначале редкий он становился все сильнее и, наконец, повалил густыми тяжелыми хлопьями. Наше безделье закончилось. Поступил приказ для технической части эскадрильи — брать лопаты и начинать очищать рулежки.

А в это время, у летчиков шел суровый разбор полетов. Рапорт о происшедшем полетел в дивизию, затем в армию и оттуда в Штаб ВВС в Москве. Естественно, никто из руководства полком, ничего хорошего для себя в этом не видел. Все знали крутой нрав Главкома ВВС, аса Великой Отечественной войны — Павла Кутахова.

На место происшествия прибыла аварийная команда. Полусгоревшая спарка, откуда уже извлекли и увезли останки капитана Яковлева, была перевезена в специально освобожденное укрытие, для проведения расследования. Теперь личный состав команды, в буквальном смысле этого слова, рыл носом землю, доставая из смеси грязи со снегом все, что могло иметь отношение к самолету. Найденные куски обшивки, узлов, агрегатов и оборудования кабины доставлялись в то же укрытие. Здесь они аккуратно раскладывалось на полу, примерно в тех местах, где находилось на «живой» машине. Как финальный аккорд дня, пришло сообщение, что для расследования причин катастрофы создана специальная комиссия. Она прибывала в гарнизон незамедлительно.

В ожидании этого радостного события все силы были брошены на уборку и обустройство территории Дурасовки. Мы убирали с глаз долой эскадрильский мусор, подрезали кусты и деревья, косили траву под снегом, там, где она поднималась выше поверхности покрова.

Работы шли практически круглые сутки, когда накануне приезда высокопоставленной комиссии, объявили полковое построение. Сначала выступил Птицын, освятив проблемы бдительности. За ним взял слово инженер полка, подполковник Смирнов, который вкратце прошелся по причинам аварии. Что он сказал, как обычно, не понял никто. Но вопросов не возникло, все уже привыкли. Ведь именно из-за своей «внятной» дикции инженер и получил прозвище — «Логопед». Последним держал речь Нечипоренко, которого предстоящий визит московских ревизоров настроил на философский лад: