Александр Анянов - Рожденные ползать

Я уже начал проваливаться в противную липкую темноту, как вдруг услышал рядом какие-то голоса. Мелькнула мысль: наверное, это появился пилот и значит, мучения скоро закончатся. Это придало мне сил. Я опять подсунул правую руку под маску и протер стекла, чтобы хоть что-то разглядеть.

По направлению ко мне шли комэск и инженер эскадрильи. Никаких ОЗК и противогазов у них не было, и, похоже, они совершенно не боялись умереть. Их разговор происходил на повышенных тонах, что было очень странно. Тихонов, не стесняющийся в выражениях с подчиненными, с командиром разговаривал крайне вежливо и предупредительно. Обычно он преданно ел начальство глазами и практически никогда не оспаривал его приказы.

Однако в этот раз все было наоборот. Инженер с решительным лицом отрицательно мотал головой, а Паханов, чуть ли не заискивающе просил о чем-то. Когда они подошли поближе, я услышал их разговор.

— Нет! — категоричным голосом говорил Тихон. — Не будут техники выпускать самолеты в противогазах! Они же в них не видят ни хрена.

— Капитан, это приказ, — в голосе комэска, почему-то не слышалось уверенности в своей правоте. — Я понимаю твои доводы, но это даже не мой приказ. Это приказ начштаба армии!

— Да плевать я хотел на его большие звезды! — уже почти кричал Тихон. — Ему в войну поиграть захотелось. А если мои мазурики выпустят в воздух неподготовленные самолеты, с заглушками, с чехлами? Если потом будет массовый падеж техники на землю? Кто за это ответит? Твоего генерала, командир, потом днем с огнем не сыщешь. Ведь приказ устный, а не письменный. Кто будет в результате стрелочником? Сказать?

— Ой, рискуешь, — все еще пытался переубедить инженера Паханов. — Он же тебя с должности снимет. Прямо здесь на учениях.

— Пусть снимает! — отмахнулся Тихонов. — Зато под трибунал не пойду. А он пусть вместо меня командует. Рацию отдать?

В этот момент инженер подошел ко мне и, наклонившись прямо к самому уху, заорал:

— Анютов, снимай маску! Я запрещаю! Слышишь меня? Я категорически запрещаю выпускать самолет в воздух в противогазе! Это — приказ!

Я посмотрел на комэска. Тот стоял за спиной инженера и молчал. Тогда я резко сорвал с лица маску, больно дернув себя за волосы, и сделал большой глоток свежего воздуха. Еще никогда за время своей службы я не выполнял ни одного приказа с таким удовольствием.

К самолету, наконец, то шел летчик — моя полная противоположность. На нем не было химкомплекта, зато на голове красовался противогаз. По походке и сутулым плечам я узнал в нем замполита нашей эскадрильи капитана Гундосикова. Было видно, что замполит схалтурил и чтобы облегчить себе дыхание, открутил гофрированный шланг, идущий от резиновой маски к фильтрационной коробке. Шланг норовил вылезти наружу из подсумка, и капитану приходилось все время придерживать его рукой.

Я пропустил летчика вперед и тот быстро полез наверх в кабину, торопливо закрыл фонарь и с наслаждением сорвал с головы ненавистный противогаз.

Мне стало ясно одно — в случае реального применения противником химического оружия ни один химкомплект не защитит. По любому нам останется жить считанные часы, ну может быть, зимой чуть дольше. Поэтому химоружие можно смело отнести к категории гуманных. За оставшееся время вполне успеешь вспомнить свою короткую бестолковую жизнь, мысленно написать последнее письмо родным и близким, и помолиться.

Ближе к вечеру, когда техсостав уже буквально валился с ног от усталости, поступил новый приказ. Оказалось, что руководство ЦК компартии Белоруссии и чуть ли не сам первый секретарь товарищ Слюньков, присутствовали сегодня на учениях и теперь хотели осмотреть современную авиатехнику. В связи с этим, для «показухи» отобрали десяток самолетов в более-менее приличном состоянии. Надо ли говорить, что все третье звено попало в этот список. Как же мы материли Панина за его требовательность и аккуратность. Ведь это благодаря его служебному рвению, наши самолеты были самыми чистыми и сияли свежей краской. Теперь вместо того, чтобы ехать на отдых, нам придется участвовать в этом дурацком мероприятии.

Мы отбуксировали отобранные машины в конец одной из тупиковых рулежек и начали подготовку. Смысл показухи сводился к подвеске различных вариантов вооружения МиГ-27, чтобы показать руководству Белоруссии все разнообразие и мощь советского оружия. К самолетам потянулись тележки с управляемыми ракетами, бомбами, блоками неуправляемых ракет, подвесными пушечными контейнерами и многим другим. Естественно, вооружейникам было не по силам подвесить такое большое количество боеприпасов за столь короткий срок, поэтому помогал весь техсостав.

Наконец, подвеска закончилась. Тихонов определил, что возле каждого самолета должен находиться только один человек — его техник (перед этим инженер построил личный состав и приказал тем, у кого более-менее новая и чистая техническая форма раздеться и поменяться одеждой с участниками показа). Всем остальным велели покинуть площадку и спрятаться от глаз начальства за ближайший капонир.

Точно в назначенное время для начала мероприятия, мы выстроились возле своих самолетов по стойке «смирно».

Так прошло минут двадцать. Техники начали переминаться с ноги на ногу. Хорошо еще, что к вечеру немного спала дневная жара, и стоять стало легче.

Прошло еще пятнадцать минут. Тихон бегал вдоль выстроенных в линейку самолетов и матерился на тех, кто пытался присесть.

Прошло еще полчаса. Гостей не было. Учитывая, что открытое простраство аэродрома просматривалось на большое расстояние и неожиданное появление кортежа исключалось, нам разрешили присесть на корточки.

Еще полчаса. Инженера уже никто не слушает. Кое-кто из техников уселся с комфортом, а кто-то даже лежит на теплой нагретой солнцем бетонке. Из-за капонира, уже не скрываясь, высовывались наши товарищи. Они демонстративно курили и, показывая на нас, насмешливо крутили пальцем у виска.

На исходе второго часа ожидания вдали появилась целая кавалькада автомобилей. Впереди ехали две «Чайки» и один черный «ЗИЛ». За ними следовал добрый десяток «Волг». Замыкали кортеж несколько зеленых армейских «Уазиков».

Словно какая-то пружина подбросила нас вверх. Безо всякого приказа мы заняли свои места и вытянулись в струнку. Наглые рожи мгновенно исчезли за капониром. Стало так тихо, что было слышно, как негромко посвистывает легкий ветерок.

По мере приближения машин, наше напряжение росло. Все-таки не каждый день удавалось увидеть живого первого секретаря компартии, пусть даже и союзной республики. Однако когда до нас оставалось метров двести, кортеж неожиданно свернул влево на рулежку, ведущую к выходу с аэродрома и стал быстро удаляться.