Чезаре Дзаваттини - Слова через край

— Время как таковое. Скажи я — лудильщик, вы бы, очевидно, сразу поняли, что я — лудильщик, не так ли?

В комнату вошли жена и дочь Стефано К. и остановились на пороге.

— Короче говоря, признайтесь откровенно, вы не верите, что я — время. Вы считаете меня глупцом или умалишенным, — продолжал незнакомец.

— Нет, я не стану поспешно судить о вас, но тут явное недоразумение.

— Вся сложность заключается в том представлении, которое у вас сложилось обо мне. Вы заранее исключаете, что время может быть человеком сорока лет, одетым как все. Но…

— Простите, уже поздно, нам пора спать, — прервала его жена Стефано.

— Я ухожу, синьора. Я уже проверил на многих, никто мне не верит. Ну хотя бы заподозрили что-то. Скажите честно, у вас не зародилось ни малейшего подозрения, что я есть время?!

— Любезный друг… — раздраженно покачивая головой и всем видом показывая, что терпению есть предел, негромко проговорил Стефано К.

— Вот если я эта докажу, вы поверите. Но я надеялся увидеть изумление на вашем лице при первых же моих словах. Ради этого я и пришел.

Он направился к выходу, но в дверях обернулся и, постепенно повышая голос, сказал:

— По-вашему, я должен быть в тунике или еще черт знает в чем… Ну и физиономии же у вас!

Он пронзил взглядом всех троих; глаза его сверкали презрением и гневом.

— То! — воскликнул он, внезапно вскинув руку.

В тот же миг Стефано К., его жена и дочь постарели а четыре-пять лет, на пол упал зуб.

— Теперь поверили! — с горечью воскликнул незнакомец.

Спускаясь по лестнице, он беспрестанно что-то бормотал и чертыхался.

Девочка припудрила лицо, надела платье матери, накинула на голову платок и, изменившись до неузнаваемости, на цыпочках пошла в сад, куда уже спустились сразу после обеда мать и родные. Гравий громко хрустел под сандалиями. Луиза их сняла: шла по аллее и наслаждалась, наступая босыми ногами на солнечные блики.

— Вот они, — сказала она себе и сморщила носик, чтобы не рассмеяться.

Наверно, они спали, раз молча и неподвижно сидели в плетеных креслах. Луиза подкралась к дубу и, поправив платок, наконец выскочила из засады и подбежала к ним с криком «Ха-ха!». Они подняли головы, но ни у кого на лице ни один мускул не дрогнул. Все тут же отвели взгляд и снова уставились — кто на лист дерева, а кто в пустоту. Луиза посмотрела на мать — у той щеки пылали огнем. Луиза перестала весело смеяться и лишь изредка еще пыталась коротким смешком привлечь внимание этих людей, которые — она заметила — прежде никогда не смотрели прямо перед собой широко открытыми глазами. Она отошла на несколько шагов и еще раз безуспешно попробовала расшевелить их смехом, растерянно шаря рукой по одежде и по спутанным волосам.

Вдруг дядя Эрнесто сказал:

— Документ подписан.

А отец отозвался:

— Мы расстанемся в начале месяца.

Луиза уже убежала прочь, но в глубине аллеи еще не осело облачко пыли, поднятое ее слишком длинным платьем.

С сухим треском захлопнулась дверь кабины и отделила наши голоса от голосов провожающих, махавших нам руками. В моих глазах осталось лишь несколько слов. Вскоре мы уже были среди облаков, а под нами лежала бесконечная белая равнина. Я мог бы ринуться вниз головой в самую гущу облаков и даже не пораниться: не сейчас, а вот теперь зажегся нужный свет. Так мальчишкой в краткий миг я мог на бегу упасть с большой высоты и не получить ни одной царапины. Дома, рассыпанные среди полей, — я хотел бы жить там, а не тут. Неопределенность парения длится долго, но вот появляется новый город — у этого города есть свое начало, свой периметр, я еще не решил, где проведу старость, которая наступила уже много лет назад. Я не в силах найти покой ни в одном из мест, иной раз мне хочется проглотить самого себя до последнего куска — может, тогда я смогу ощутить покой.

Внизу под кучевыми облаками селение совсем черное, кто-то говорит: сегодня не выйду, будет дождь.

Справа я различил большой город; тень покидала его, чтобы уступить место солнцу, которое надвигалось так, словно оно вышло из медленно распахиваемой двери. Слева — река. Я родился на берегу этой фиолетовой с серым отливом реки. Не хочу умереть в моем селении, там я снова превращусь в землю, а вот среди огромных домов города однажды утром мог бы и возродиться.

Сколько тут пространства! Можно его одолеть? Но ведь стоит нам овладеть одним местом, как мы просыпаемся в другом, уже подвластные кому-то. Самолет во мне самом, достаточно было закрыть глаза, и я обтянул его своей кожей. Во сне случаются вещи, для свершения которых нужно свое долгое время, заключенное в нашем, более коротком.

Меня отвлекла зелень, проступившая на поверхности воды, затопленного рисового поля, — зеленый цвет, какого прежде никогда не было.

Самолет спустился, а я — это мальчик, что, глядя в окно, говорит: посмотри — самолет.

…И пишу я тебе наверняка в последний раз. Конец мой близок (я не говорю — смерть, потому что от этого слова веет чем-то страшным, и, значит, оно не подходит к моему случаю), я жду его с часу на час. Я очень бы удивился, если бы этого не случилось.

Ты думаешь, я хочу уйти из жизни по своей воле — я не желал бы и не осмелился поступить наперекор законам природы — или же из-за совсем расстроенного здоровья. Нет, Антонио, тело твоего молодого друга еще долго могло бы противостоять смерти, особенно на этой земле. Здесь деревья источают особый аромат, и капли смолы стекают по коре; вода тут чистая, для всех есть работа, и каждый может отдохнуть у моря, на берегу, к которому каждые десять дней, рассекая волны, подплывает почтовое судно.

Вчера я был один в лесу и там получил предвестие гибели и принял его без всякого страха. Поэтому я решил написать тебе, дорогой друг, объяснить все спокойно, словно это далекий и почти не волнующий меня факт. Послушай же меня: время — не что иное, как способность человека беспрестанно совершенствоваться. Я знаю цель жизни, но знаю также, что достичь ее не смогу. Вижу добро, но не стремлюсь к нему. Мое состояние души показалось мне таким неестественным, что в тот миг, когда я это осознал, я едва не лишился чувств. Нет, время не пройдет через меня, как через стекло!

Я уйду в небытие от внезапной болезни. Может, меня укусит ядовитый доликон — насекомое, которое, кстати, редко встречается здесь, а может, я упаду в одну из ям С острыми кольями, вырытых местными жителями для охоты на диких зверей. Одно я знаю точно — момент настал. И все произойдет так, словно я никогда и не рождался на свет. Недавно я видел, как улитка оставила после себя крохотный серебристый след, а я не оставлю ничего. И это будет справедливо.