Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Другой девочке достался непокладистый папа, написавший одну жалобу и, несмотря на сделанное ему внушение, – вторую. Он умер, неосторожно прикоснувшись к электрическому проводу. Ещё один подобный не умевший молчать отец, возвращаясь с работы домой, не вошёл в свою квартиру на втором этаже, а поднялся на лестничную площадку между четвёртым и пятым этажами и выпрыгнул из окна на тротуар.

Внезапно уходили из жизни и другие неразумные родители – во имя покоя, который дарил своему министру обороны генсек, дав кому следует устное указание.

Теперь министр просил выручить таким же указанием своего любимого брата.

– Ты знал, что он был у немцев? – спросил генсек без напускной строгости.

Маршал удручённо кивнул:

– Знал. Мальчишка он тогда был, молоко на губах не обсохло. Со студенческой спортивной командой приехал из Москвы в Ригу, а тут война. Когда возвращались, поезд разбомбило, пешком не успел выйти к нашим. В Пскове немцы предложили ему работу, он согласился, не устоял. Когда фронт приблизился, он его перешёл и ко мне, всё мне начистоту рассказал. Как я мог ему не помочь? В то время, в той обстановке, его уморили бы в лагере.

Генсек, бесстрастно выслушав, со значением приподнял густые чёрные брови – предмет своей гордости.

– Немецкую форму надевал? – спросил он.

– Нет! Ни формы не надевал, ни оружия не брал в руки. Он был занят на производстве горючего.

– Руки кровью не обагрял? – уточнил человек с густыми бровями.

– Нет! Конечно, нет! – поспешно произнёс министр обороны.

Генсек с интересом смотрел ему в лицо: впервые тот просил помощи не для себя лично и при этом не мог скрыть переживаний.

– Зелёный был парнишка совсем, а повзрослел – осознал… – проговорил министр, умоляюще глядя в глаза хозяину.

Тот знал, что и сам проситель, очутись он на месте брата, не поступил бы иначе (впрочем, как и человек со знаменитыми густыми бровями). Помолчав, он сказал:

– Ну-ну, говори.

– Всё это дело – типичная бытовуха, – министр перевёл дух, – тип, который эту писанину написал, – псих и запойный алкоголик. Приставал к жене брата, она его послала – он завёлся и настрочил, а потом сбежал. Таким ничего не стоит в петлю влезть…

Генсек подождал, не скажет ли министр ещё что-нибудь, и обронил:

– Итак…

– Когда его поймают… – проситель запнулся, – если поймают, а не тело найдут, и он себя сам… всё бы и кончилось, как не было! И писанину со всеми копиями уничтожить бы.

Генсек вновь двинул бровями:

– Чего я для тебя не делал… сделаю и это.

Министр поднялся со стула и обеими руками стал пожимать руку благодетеля, в глазах блеснули слёзы.

После ухода маршала в кабинете появился секретарь. Хозяин произнёс:

– Ты знаешь дело его брата… – и собрался отдать распоряжение, но вышколенно-подобострастный человек вставил осторожно:

– Поступила информация о нём.

Генсек взглянул на тонкую папку в руках секретаря, спросил:

– О брате?

– Нет, о нём самом. Врач написал…

– Прочти.

Секретарь вынул из папки бумагу и зачитал сообщение врача, что состояние министра обороны, страдающего серьёзным заболеванием, резко ухудшилось и он нуждается в стационарном лечении.

Генсек подумал, что предстоит решать вопрос о замене. После минутной паузы он хотел сделать то, что обещал человеку, который переставал быть нужным, и тут проявила себя лживость, развившаяся до Абсолюта. Секретарь услышал:

– В отношении брата разобраться, как положено, по закону.

Хозяин не забыл о пользе, приносимой братом министра ряду лиц (а через них – и самому генсеку), он не собирался отправлять деятеля науки в тюрьму. Потянуло лишь поиграть в справедливость до определённого момента.

Секретарь записал указание в блокнот и исчез.

Между тем маршал возвратился домой и обнял Лонгина Антоновича, который довольно-таки изнервничался в ожидании:

– Ну, гора с плеч! Ильич сказал: сделает. Считай, того типа уже нет и его писанины как не было.

Профессор тут же позвонил Алику: «Всё улажено!» Он на пару дней задержался в Москве – купить жене подарки – и, вернувшись в южноуральский город самолётом, преподнёс ей платиновое с бирюзой колье и перстень белого золота с огненным опалом. Её это не на шутку тронуло, и она вознаградила Лонгина Антоновича долгим страстным поцелуем. Юрычу был заказан роскошный обед на завтрашний день, но профессор чувствовал – жену что-то гнетёт. Он знал – что. Ему самому было не по себе по той же причине.

Когда они вдвоём пили кофе, Алик дрогнувшим голосом сказала:

– Его… убили?

Муж недвусмысленно промолчал.

Перед тем как принять ванну, Алик сказала:

– Мы не будем сегодня, Ло…

Юрыч приготовил на обед, среди прочего, жареных голубей, но и они не возбудили аппетит у Алика и профессора.

На другой день приехала из посёлка Людмила – просить Лонгина Антоновича, чтобы устроил ей свидание с Виктором. Плача, спросила, как спрашивала до того по телефону, не известно ли что профессору, почему арестовали её мужа? Сама она могла лишь сказать, что он запил и что-то писал, а потом заявил ей – ему надо скрыться и она должна отвечать милиции: он уехал в город.

Лонгин Антонович сказал ей то, чего не говорил по телефону: его вызывали кое-куда, расспрашивали, что он знает о прошлом Виктора, и сообщили: тот несколько лет назад на юге убил двух милиционеров.

– Я не верю! – вскричала Людмила. – Чтобы он был бандитом?! Вы в это верите?!

– Нет, – мрачно ответил профессор, – я только передаю чужие слова.

Алик была в своей комнате, слышала рыдания Людмилы. Лонгин Антонович обещал той разузнать, где держат Виктора и когда она сможет его увидеть. Он дал ей приготовленные деньги, которых должно было хватить до конца её декретного отпуска, если расходовать в месяц по сумме, равной зарплате библиотекарши.

Ничего разузнавать он не стал. Вскоре Людмила вновь приехала в город, побывала в прокуратуре и пришла к профессору: ей сказали, что Виктор этапирован на место совершённых им убийств. Лонгин Антонович подумал: видимо, от неё скрыли, что его уже нет в живых, или же его решено устранить где-то в ином месте…

После ухода Людмилы профессор разволновался и, приложившись к бутылке коньяка, ходил по кабинету, жена полулежала на тахте.

– То, что он на себя погибель призвал, лишь бы мою жизнь смять, кажется невероятным, но в этом диком поступке есть и типичное, – Лонгин Антонович налил себе ещё рюмку, сказал: – Отвыкать мне уже надо от коньячка, отвыка-а-ть… – Он оторвал руку от рюмки и, словно сбившись, произнёс:

– Чем Ленин, большевики купили народ? Ведь для большинства жизнь сразу же стала хуже. Зато на глазах этого большинства знатные, богатые и вовсе лишались жизни. Царских министров, генералов, вчера таких важных, всемогущих, выводят из их особняков и в кузове грузовика везут в ЧК. Все эти обласканные судьбой, которые, по представлению хуеты , купались в счастье (а как же? ели рябчиков!), получают от власти кулаком в морду, прикладом по черепу, штыком в брюхо!