Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

Я отлично представляю, сказал профессор, его состояние в бараке для пленных: настоящее было печальным, будущее – грустным. И тут ему предложили взяться за создание Русской Освободительной Армии, провозглашая цель – борьбу с кровавым режимом Сталина. Пленный становился нужной деятельной личностью – разве же этого мало? Из-за чего ему было не соглашаться? Из преданности так называемой родине? У Ленина и других большевиков была родина – Российская империя. Но в разгар её войны с Германией Ленин вступил в сговор с германской верхушкой, брал немецкие деньги, чтобы пропагандой разлагать русскую армию. Немцы провезли его с группой соратников через свою территорию, чтобы он явился в Россию и взорвал её изнутри.

То есть, сделал вывод Лонгин Антонович, Ленина не удовлетворяла родина, которая ему досталась, и он решил с помощью немцев создать и, в конечном счёте, создал другую, подходящую для себя родину. Так почему было Власову не попытаться сделать то же самое? Он и его соратники выработали программу, как построить новую Россию после свержения Сталина и коммунистов.

Другое дело, объяснял профессор, что немцы не захотели, чтобы он сосредоточил под своей властью русскую армию в полтора миллиона. Они были правы. Войну они медленно, но проигрывали, и как бы они помешали генералу с такими войсками перейти на сторону того же Сталина, чтобы стать героем? У немцев были свои интересы, у Власова – свои. Командующий армией в полтора миллиона имел бы выбор: почему не вступить в союз с американцами и англичанами? Короче, он мог взять Германию за горло. Поэтому ему позволили создать к началу сорок пятого года лишь одну русскую дивизию.

Алик хмыкнула.

– Я поняла – ты хвалишь его за то, что ему было всё равно, на какой стороне быть.

Лонгин Антонович ответил с видом человека, который привык к возражениям и знает, насколько они неубедительны:

– Он был целиком и полностью на стороне самого себя. В плену он выбрал: не прозябать, а выдвигаться благодаря своим энергии, способностям. Личность имеет право на всё, где применимы её способности.

Профессор добавил тоном уважительного сочувствия:

– Он мне сказал, его любимый литературный герой – сын Тараса Бульбы Андрий, который из любви к прекрасной польке пошёл против своих запорожцев. Признание Власова меня тронуло. Кстати, после нашей встречи он женился на немке из высшего слоя.

Алик промолвила виновато и смешливо:

– Он мне приснился… – она умолкла на секунду. – Представь, он был совсем голый. Что-то говорил мне, но я не поняла – что.

– Он называл тебя обворожительной панночкой, – сказал профессор.

Было воскресенье, идти на работу не требовалось, и они подумали об одном, глазами понимающе улыбаясь друг другу.

Профессору позвонил на работу начальник, который уже с ним беседовал о послании Можова. Надо было опять посетить кабинет в здании, куда многие предпочли бы никогда не входить.

На этот раз начальник не выказал приветливой свойскости.

– Садитесь, пожалуйста, – произнёс дежурно-любезно и кивнул на стул перед столом, за которым сидел. – Вы должны ответить на ряд вопросов, вам их задаст наш следователь.

Дверь открылась, и в кабинет вошёл немолодой человек, держа перед собой пишущую машинку. Он поставил её на стол сбоку от начальника и Лонгина Антоновича и опустился перед ней на стул. Повернув к профессору голову, следователь начал с вопросов, требуемых формой допроса: фамилия? имя-отчество? Дата, место рождения? национальность? Затем спросил, когда и каким образом состоялось знакомство профессора с Можовым. Прежде чем ответить, Лонгин Антонович обратился к начальнику:

– Что с ним?

Хозяин кабинета произнёс:

– Он под стражей. В отношении него ведётся следствие.

Профессор постарался скрыть волнение. Ему повторили вопрос о знакомстве с Можовым, Лонгин Антонович ответил: был нужен способный помощник, и давний приятель Можов-старший, ныне покойный, рекомендовал своего сына.

Следователь постукивал указательными пальцами по клавишам машинки.

– Он жил в вашей квартире, – сказал, уставив в профессора тяжёлый взгляд: – Рассказывал он о совершённых убийствах?

– Нет. Ничего подобного он не говорил.

– В каких он был отношениях с вашей женой?

– Ни в каких, – сказал профессор с такой усмешкой, с какой отвечают на глупейший вопрос.

Следователь стал спрашивать Лонгина Антоновича о его военном прошлом, и тот рассказал, как война застала его в Риге, вернуться поездом в Москву не удалось, он очутился в немецком тылу, встретился с группой попавших в окружение красноармейцев. Позднее к ней присоединились другие группы, образовался партизанский отряд, и Лонгин Антонович был его бойцом до весны сорок четвёртого года, когда советские войска освободили деревню, где его, заболевшего, прятали от немцев крестьяне.

– Имею подтверждающие документы, – со спокойствием сказал профессор.

– Проверим, – строго произнёс хозяин кабинета.

Следователь передал ему напечатанное, тот с демонстративным вниманием прочитал бумаги и протянул их гостю:

– Ознакомьтесь и подпишите.

Лонгин Антонович исправил грамматические ошибки, вставил недостающие запятые, прочитал вслух: «Не проявлял интереса к совершённым Можовым убийствам». Указывая авторучкой на фразу, сказал:

– Я не говорил так. Смысл таков, что можно понять, будто я знал об убийствах.

На лице начальника появилось выражение, словно он раздражён, но сдерживается.

– Так как вы предлагаете? – произнёс он скрипуче.

– Можов не говорил мне, что совершал какие-либо преступления, тем более – убийства! – отчеканил профессор.

Исправление было внесено, и Лонгин Антонович подписал показания.

– Пока можете идти, – начальник сделал ударение на слове «пока», – но вы не должны покидать город.

С профессора взяли подписку о невыезде.

Когда Лонгин Антонович вошёл к себе в квартиру, вернувшаяся с работы Алик в трико крутила обруч, приводя осиную талию в грациозно-упругое движение. Она по лицу мужа почувствовала неладное, дала обручу упасть на ковёр.

– Что-то случилось, Ло?

Он принял вид человека, вынужденного сообщить настолько ожидавшееся, что остаётся только вздохнуть:

– Виктор жив, Людмиле сказали правду.

От слова «жив» Алик неосознанно ощутила радость, но тут профессор сказал:

– Он у них в руках и, значит, мёртвым завидует.

Её лицо исказилось.

– Я не могу это выносить! Не-могу-не-могу-не-могу, Ло-о! – она повернулась к нему спиной.

Он ласково её обнял.

– Человек сделал это сам.

Они молчали.

– Ты говорил – всё уладилось… – промолвила она дрожащим голосом.