Ирина Левитес - Аня

— Нет-нет, — торопливо отказался Леня. — У нас совершенно нет времени. Мы очень спешим.

— Благодарим за покупку, — вымученно произнесла продавщица стандартную фразу.

Леня перетаскал тяжелые рулоны на улицу по одному, переваливая их через плечо и выставив для охраны жену.

— Так. Порядок! — удовлетворенно констатировал он. — Стой тут. Пойду грузовик поищу.

Водитель ЗИЛа, удачно подвернувшегося в соседнем дворе, за соответствующий гонорар поработал грузчиком. Мельниковы почетным эскортом двинулись в своей «Тойоте» следом.

Наконец ковровая экспедиция была удачно завершена.

— Красота! Ань, а ты сможешь сама края обшить, чтоб не сыпались?

— Не знаю, — пожала она плечами. — Попробую. Надо было оставить до завтра, нам же предлагали. Оверложили бы на машинке и привезли. Не пойму, с чего это мы неслись как на пожар.

— Да ты что? Ты что, не поняла? Мы же их тепленькими взяли. По старой цене, то есть даром. А завтра они очухаются — и плакали наши денежки. Ты разве не видела, как девица слезами заливалась?

— Видела. Только не поняла, почему.

— Чего ж тут непонятного? Крякнула их фирма! Дефолт! Эти коврики теперь знаешь сколько стоят? Умножь на шесть. Или даже на семь. Так что можно считать, нам их просто подарили и с поклонами вручили.

— А зачем они продают по старой цене?

— Потому что государство обязало продавать по фиксированной стоимости, прежней. Короче, магазинчику — хана!

— Жалко.

— Кого жалко?

— Девушку. Она так плакала…

— Жалко знаешь где? У пчелки. Радуйся, что мы с тобой без потерь выскочили. Квартиру купили — раз! Машину — два! Мебель по дешевке — три! А ковры просто на дороге нашли. Они валялись, а мы их бесплатно подобрали.

— Я радуюсь…

Радоваться не получалось. Аня даже тайком пнула ковровую колбасу, как будто она была виновата в том, что ее заполучили почти обманом, воспользовавшись растерянностью молоденькой продавщицы. Скорее всего, дочки хозяина, которого, по Лениным прогнозам, ждал неминуемый финансовый крах.

Вечером отмечали счастливое завершение покупок и избежание катастрофы. Пришли Наташа с Петром и Александра Ивановна с новым перспективным женихом, не очень презентабельным внешне: рыхловатым, с бабьим лицом, оплывшим грушей. На обширном пространстве пламенеющих румянцем щек терялись небольшой расплывчатый носик, яркие пухленькие губки и смешливые незабудковые глазки, обрамленные бесцветными поросячьими ресничками. Зато жених гордо именовался «коммерческим директором». У него было всего два недостатка: астма и жена. Но людей без недостатков, как известно, не бывает. Астму можно вылечить. Сейчас медицина творит чудеса. Вон в газете писали: даже мозги научились пересаживать. А жена — что ж, сама виновата. Надо было мужа лучше кормить и обихаживать.

Выпили за удачные покупки и закусили. Выпили за почти что уже новоселье и закусили. Выпили за здоровье родителей и закусили. Выпили за счастье молодых, пожелали теперь уж и ребеночком обзавестись, пора уж — три года живут, и закусили.

Александра Ивановна сидит на почетном месте, поет нескончаемую хвалу и осанну невестке, не забывая, впрочем, во имя сохранения справедливости подчеркнуть бесчисленные достоинства собственного сына. Медоточивы уста ее, в то время как цепкие глазки настороженно следят, не пропуская ни единого жеста, ни единого взгляда невестки, замечая любую оплошность и выискивая тайный крамольный смысл в ее невинных высказываниях и обыденных действиях.

Аня подавала, уносила грязные тарелки. Старалась. Привыкала к новой роли молодой хозяйки, самостоятельно принимающей гостей. Над горячим пришлось поколдовать. Задержаться в кухне. Затеяла мясо по-французски. Картошка, покрывающая ломти отбитого мяса, уже запеклась. Осталось натереть сыр на терке, посыпать сверху, подождать пару минут, чтобы он расплавился, укутал тягучей пленкой нарезанные кружочки, просочился между ними.

— Ребенок, тебе помочь? — заглянула в кухню Наташа.

— Да я уже все. Хочешь, подожди. На блюдо только выложу.

— Совсем ты взрослая у меня стала. Приходишь редко.

— Мам, ну чего редко? Я у тебя позавчера была. Мы же работаем. Времени совсем нет. А у Лени еще и бизнес. — И добавила неожиданно для себя: — Провались он, этот бизнес!

— Ты чего? Поругались, что ли?

— Ничего не поругались. Надоело все.

— Пройдет. Я по молодости из всего трагедию делала. А потом поняла про синусоиду. Вот смотри. — Наташа взяла вилку и плавно повела ее по воздуху. — Вот. Самый верх: любовь-морковь, душа поет. Кажется, что лучше Пети нет никого на свете. Ой, даже стихи получились!

— Апофеоз!

— А то! Потом наступает охлаждение. Знаешь, так незаметно, понемногу. Вроде ничего не случилось, а все раздражает: и ходит он туда-сюда, и пультом щелкает, и ногой трясет, и жует как-то особенно противно. — Вилка поплыла вниз и остановилась на намеченной Наташей нижней точке. — Все! Ненавижу! И как я только с ним живу? Развод и девичья фамилия! Вот веришь: убила бы и рука не дрогнула. А потом полегоньку, потихоньку все устаканивается. Опять любовь!

Вилка торжествующе застыла вверху, воинственно ощетинив зубцы. Аня грустно усмехнулась:

— Тоже мне, открытие великое. Про это даже Толстой в «Крейцеровой сонате» писал.

— Да? Точно, у него там есть. Надо же, а мне казалось — сама додумалась.

— Мам, какая ты смешная. Синусоида — это еще ничего. Даже хорошо: есть взлеты. А если вот так, — Аня забрала вилку у матери и провела перед собой прямую линию. — Без взлетов. Одна тоска…

Вилка полетела в раковину и сердито звякнула.

— Подожди, появится малыш — только успевай поворачиваться.

— Не хочу никакого малыша!

— Но ведь надо. Что это за семья без детей?

— У нас нет никакой семьи! — внезапно с горячностью воскликнула Аня. — Разве это семья? Едим, пьем, спим. Все! Да, еще телек смотрим. Точнее, щелкаем. Ни одного фильма до конца не посмотрели. Ему все неинтересно… И это все? И больше ничего не покажут?

— Не понимаю, чего тебе не хватает. Ленечка тебя обеспечивает. Ты ведь ни в чем не нуждаешься.

— Я нуждаюсь в понимании. А меня превратили в вещь, которую надо нарядить и на диван усадить. Мама, он ничего не читает! Даже журналы для врачей. Только газеты бесплатных объявлений. Он деградирует, мама!

— Ты несправедлива. Леня — человек интеллигентный.

— Ну да. Моет шею и уши. Обыкновенный ремесленник. Да, в своих снимках он кое-что понимает. Пока. Но ведь шаг в сторону — и пустота. Он пустой! Еще и безнравственный!

— Он что, тебе изменил? — испугалась Наташа.

— Да я не про то. Он, как бы это объяснить? Он человека облапошит — и радуется. Гордится, будто подвиг совершил! Он… эх, да что говорить, — безнадежно махнула рукой Аня. — Пошли лучше в комнату. А то нас уже потеряли, наверное. И мясо стынет.