Гурген Ханджян - Тени улицы марионеток

Он растил Врежика в ежовых рукавицах, был строг и неуступчив, но сын не верил ему, подсознательно чувствуя, что отец вовсе не такой, каким хочет казаться, и даже когда Каро пребольно драл ему уши, Врежик смотрел на отца заплаканными глазами с каким-то недоверием, словно хотел сказать: «Ну что ты лжешь, я же вижу, ты вовсе не такой!..»

Походы в кукольный театр, кино или цирк были редкостью. Каро особенно избегал цирка, где дрессированные животные выступали в абсурдной, слишком далекой от естественного состояния роли. Цирк искажал правду, представлял реальность как бесконечную цепь игр и развлечений, как гармоничное, задушевное сосуществование вечно добрых, радостных, счастливых существ. Другое дело — содержащиеся за прутьями клеток дикие звери зоопарка. До чего это похоже на жизнь! И хотя клеток в природе вроде бы не существует, но как они символизируют реальность! Каро никогда не упускал случая сходить с сыном в зоопарк. Он старался выбирать часы, когда звери получают пищу. Когда обезьяны устраивали шумные потасовки из-за плодов, когда свирепый лев демонстрировал торчащие из пасти огромные клыки, давая понять, что никому не уступит прижатый мощными лапами кусок мяса. Когда яростно рычащий волк грыз обглоданную кость, когда пищавшая от ужаса мышь тряслась перед змеей, зловеще поднимавшей для броска треугольную голову. Когда гриф окровавленным, изогнутым клювом разрывал на мелкие кусочки схваченную острыми когтями падаль, время от времени бросая жестокий, ледяной взгляд на застывших по ту сторону вольера людей. Звери и люди смотрели друг на друга через прутья, и звери, наверно, думали, что люди заперты, подобно им, и были недалеки от истины. Возомнившие себя вольными существа глядели на арестантов, даже не подозревая, что разница между ними лишь в размерах клетки.

Однажды им удалось стать свидетелями того, как гигантский питон глотает кролика. Кролик уже наполовину исчез в удивительно эластичной пасти чудовища, когда отец с сыном подошли к сетке. Обычно избегавший жестоких сцен мальчик попытался схитрить и на сей раз, сказав, что хочет в туалет, но отец намеренно сжал его руку, не давая улизнуть.

Врежик любил торчать у вольера с попугаями, подбирать их разноцветные перышки, сидеть у искусственного озера, населенного лебедями и утками, обожал гладить подходившего к прутьям пятнистого оленя. Но Каро вечно торопил его, чтобы больше времени провести у клеток с хищниками. Запертая в вонючих клетках неумолимая, жестокая сила, стальные мышцы, готовые разорвать любое существо, отточенные клыки, горящие диким блеском глаза, привычные к убийству когти...

— ...Какие красивые пятнышки!

— Это гепард, самое быстроногое существо на свете.

— Зачем ему быстрые ноги, а вдруг детеныш отстанет?

— Как зачем? Чтобы поймать лань.

— А зачем ее ловить?

— Чтобы задушить.

— Зачем ее душить, она хорошая.

— Чтобы съесть. И сам съест, и своему детенышу даст, чтобы скорее вырос.

— Пусть не растет.

— Так не пойдет, ему надо вырасти. Раз родился, значит имеет право на жизнь.

— А когда вырастет, тоже будет душить лань?

— А как же!

— А разве нельзя не душить?

— Нельзя. Он же питается мясом. Таким его создала природа, он ни в чем не виноват.

— Природа гадкая.

— Не знаю. Но суть в том, что гепард не может есть капусту, он питается мясом.

— Не люблю гепарда. Как хорошо, что мы не душим ланей.

— Душим. Мы же режем кур, овец, коров, свиней, лишь бы иметь мясо.

— Я не режу. И ты не режешь.

— Мы не режем, но другие с утра до вечера режут для нас. У людей существует разделение труда: один строит дом, другой сажает деревья, третий печет хлеб, а кто-то другой режет животных.

— А я хожу в детский сад...

— ?..

— Я больше не буду есть мясо.

— Будешь. Надо есть, чтобы вырасти сильным.

— Не хочу быть сильным.

— Станешь слабым — съедят тебя.

— Кто съест — гепард?

— Люди, люди съедят, те, которые сильные.

— Не съедят. Люди не едят людей.

— Еще как едят. Для этого существует множество особых, человеческих способов. Вырастешь, узнаешь.

— Пойдем к ланям.

— Гляди, какие могучие лапы у тигра.

— Я люблю ланей, они никого не едят.

— Едят. Вместе с сеном они слизывают тысячи муравьев и мошек. И вообще, кто тебе сказал, что растения ничего не чувствуют? Растения — это тоже форма жизни. Только ты не думай, что они живут мирно, не трогают друг друга. Есть растения, пожирающее насекомых.

— А насекомые?

— То же самое.

— Едят друг друга?

— А ты как думал? Все на свете кусаются, дерутся, рвут на части, пожирают, чтобы выжить. Под водой, на земле, в воздухе. Таков закон жизни. Надо быть сильным, жестоким, неуступчивым, иначе пропадешь. Вот, смотри, крокодил...

— Не хочу, он уродливый.

— При чем тут уродство? Что ты вбил себе в голову? Если измерять жизнь красотой и уродством, истина исказится. Зато крокодил хитрюга: незаметно подплывает к берегу и, сидя в засаде под водой, подстерегает свою жертву, а потом — ап! — тащит под воду.

— Не хочу крокодила.

— Зато я хочу. Не бойся, трусишка. Посмотри, а потом купим мороженое.

— Не хочу мороженое.

— Не ври. Пошли...

Когда Вреж стал ходить в школу, забот у Каро поубавилось. Школа находилась неподалеку от дома, и мальчик ходил туда самостоятельно. Нельзя сказать, что он полюбил школу, но, в отличие от детского сада, безропотно выполнял свои обязанности.

Утром рано отец с сыном выходили из дома, шли до ближайшей остановки, откуда Каро ехал на службу, а Врежик, согнувшись под тяжестью ранца, направлялся в школу.

В третьем классе он влюбился в свою синеглазую одноклассницу с косичкой, и школа стала для него радостью жизни. По утрам, когда отец засиживался за завтраком, Вреж нетерпеливо сновал по квартире, ропща и поглядывая на часы. Случалось, он самостоятельно выходил из дома, так и не дождавшись отца. А по вечерам только и делал, что искал повод поболтать с отцом о девочке-синеглазке. Каро слушал влюбленного сына, хмурился и думал о том, что даже в этом вопросе тот похож на него. И на мать. Каро вспоминал историю о том, как жена влюбилась в детском саду, как носила конфеты любимому мальчику, отдавала ему любимые игрушки, гладила его кудряшки и даже ласково укусила за палец. Так и Врежик, глядя в окно, рассказывал отцу о своей подружке, а однажды вслух размечтался о том, чтобы вместе с ней учить уроки.

Каро усмехнулся:

— Она плохо учится? Ей надо помочь?

— Да нет же, она отличница, — заступился за подружку Вреж.

— Значит, ты сам болван?

— Просто вместе заниматься приятнее.

— Не болтай глупостей, лучше серьезнее относись к урокам. Дай-ка сюда дневник...

С тех пор Вреж избегал говорить с отцом о подружке, но безмолвные, длившиеся часами грезы у окна продолжались. Каро искал повод оторвать сына от грез. «От мечтательности до онанизма всего шаг», — рассуждал он, но Вреж не спускался со своих небес ни за уроками, ни за обедом, ни за уборкой книжного шкафа.