Андрей Волос - Волна. Рассказы

Впервые это застало Виктора Сергеевича в кинотеатре.

Уже скользили финальные титры. Он сцепил ладони и потянулся, сладостно жмурясь.

Тут-то и шарахнуло.

Раздался треск — или, точнее, сжатый в мгновенное звучание гул: такой, что воспринимается не ушными перепонками, а всем существом, всеми жилками организма.

Одновременно здание кинотеатра ухнуло метра на три: провалилось — и, каким-то чудом удержавшись от дальнейшего падения, снова застыло, почти не накренившись.

Обрушение произошло так неожиданно и быстро, что когда он конвульсивно схватил за локоть своего приятеля, сидевшего в соседнем кресле, все уже кончилось.

Тот удивленно повернул голову:

— Что ты?

Виктор Сергеевич оглянулся.

Лампы разгорались в полную силу, и окружающее выглядело именно так, как и должен выглядеть полный кинозал сразу после окончания заурядного сеанса: хлопали сиденья, два тесных рукава человеческой реки тянулись к широко распахнутым дверям справа и слева, кто-то еще сидел, одурело озираясь и, вероятно, не находя в себе мужества вернуться в мир реальности.

Публика мирно гомонила, и было очевидно, что никто не обратил внимания на случившееся.

— Просело что-то, — неуверенно сказал Виктор Сергеевич. — Слышал?

Товарищ не понял, что он бормочет, отмахнулся — мол, давай выберемся, потом скажешь. И двинулся к проходу.

Но когда вышли на солнечный свет, Виктор Сергеевич счел за лучшее разговора не заводить.

Потому что, к его изумлению, все вокруг оказалось как прежде: торчал пик гостиницы “Пекин”, лежал под ногами гладкий асфальт, катился поток машин в одну сторону, уходя под мост, и точно такой же выползал из-под моста ему навстречу, и не было видно ни трещин в мостовых, ни разрушенных зданий, ни пожаров, неизбежно сопутствующих подобным разрушениям.

Только у пешеходного перехода стоял наискось грузовик, в задний бампер которого въехала расквасившая морду черная “тойота”.

Но это происшествие, судя по всему, не имело отношения к тому, что пережил он.

— Ну что ты встал, как мент у магазина? — поторопил его товарищ. — Пойдем.

“Как же так? — растерянно думал Виктор Сергеевич, шагая за ним. — Оно все сразу, что ли, просело?”

Он сам не знал, что имеет в виду под словом “все”.

Но всплыло в сознании именно это — Атлантида!..

Виктор Сергеевич давно изжил те мечты и надежды, что отличают мальца, только лишь пускающегося в плавание, от зрелого, закаленного бурями морехода. Символом тщеты человеческого существования стал для него город, бесследно канувший в пучины вод.

Почему именно он? Казалось бы, образ погибшей Атлантиды не выдается из ряда иных катастроф, тут и там рассеянных в сумеречной бездне времени. Даже грубая физичность этого крушения, его лапидарная, внеисторичная стремительность не мешает поставить его на одну доску с не столь молниеносными исчезновениями Греции, Рима, Парфянского царства, Третьего рейха или СССР. Как над Атлантидой сомкнулись волны, вытеснив воздух, коим прежде дышали ее обитатели, так и воздух над пространствами иных государств и империй хоть и посвистывает в будыльях чертополоха, однако уж, увы! — нет тех, кого унесли волны текучего времени, тех, чьи жадные легкие он мог бы сладостно наполнить.

И там тщета, и здесь тщета… и все же картина уходящего в пучину града, впечатавшаяся с черно-белой репродукции какой-то старинной гравюры (кажется, не было и десяти, а вот надо же — на всю жизнь), отчетливо выпирала из тусклой полуреальности всемирной истории: может быть, именно потому стояла особняком, что для ее создания требовались не пыльные обломки музейных экспонатов, а значительно более разнообразные материалы, поставляемые воображением.

Обнаружив как-то раз в одной нелепой книжице дорогой с детства образ, эксплуатируемый автором в интересах своих нелепых умопостроений, Виктор Сергеевич испытал примерно такое возмущение, как если бы кто-то плюнул в его тарелку с супом. Автор покушался не на многое, он рассчитывал всего лишь прозвенеть звучным именем, раскатить эхо, чтобы придать (за чужой, надо сказать, счет) некоторый блеск собственным тусклым словесам. Ничего не вышло: Атлантида торчала из его писанины ни к селу ни к городу, будто золоченый трон посреди обшарпанной комнаты.

В общем, Виктор Сергеевич осудил нечистоплотные спекуляции борзописца, однако все же вынес из текста пару-другую выражений, которых, как оказалось, не хватало, чтобы придать конечную определенность очертаниям его зыбких миражей.

Эти отдававшие древними гекзаметрами эпитеты относились к морским валам, хлынувшим на мирные улицы, и к чувствам, которые испытывали их несчастные жертвы: камнекрушащие, душемертвящие, бурнокипящие, смертонесущие.

Кинотеатром дело не ограничилось: сотрясения стали повторяться с завидной регулярностью.

Он холодел, инстинктивно хватаясь за что-нибудь, как хватаются за поручни пассажиры угодившего в колдобину автобуса.

К счастью, всякий раз это оказывалось не окончательное падение в тартарары, а только очередной шаг к гибели. Просев на несколько метров, город чудом задерживался на новом уровне — и утверждался, снова, как и прежде, производя обманчивое впечатление чего-то совершенно незыблемого.

Следующий слом происходил, как правило, несколько дней спустя.

В самом процессе проседания не было ничего удивительного. Ничто не вечно, все портится, выходит из строя, трескается. Где когда-то были горы, лежат равнины, где расстилались равнины, плещутся моря. Понятно, что и те подземные стропила, на которых держится несусветная тяжесть окружающего, тоже подвержены старению, порче, процессам эрозии. Все вместе с течением времени приводит к утрате надежности, выходу из строя, обрушению.

Удивительно было не проседание само по себе, а то, что никто, кроме Виктора Сергеевича, этого проседания не замечал.

Следовательно, никто другой и не понимал, что даже если не случится мгновенного и окончательного обвала, при котором все решится в один миг, этот ступенчатый процесс — метр за метром и шаг за шагом — опустит город до такого уровня, когда катастрофа все равно окажется неминуемой.

Он понимал, что сравнение с Атлантидой выглядит несколько натянутым. Там город стоял у моря и был захлестнут его волнами, когда берег в силу геологических причин за считаные минуты опустился на несколько десятков метров. Здесь моря не было и в помине, вокруг лежала поросшая лесами, изморщленная оврагами равнина, где-то слегка холмящаяся, где-то ровная как стол.

Однако и при прорыве плотины большого водохранилища вода может наделать столько бед, что вспоминание древнего мифа становится вполне уместным. Море пришло в гости или огромная волна ринулась из-за преграды — события одного порядка: душемертвящее. И смертонесущее.