Андрей Волос - Волна. Рассказы

У меня цель была простая — купить тостер. С какой целью за мной увязался Голубец, уже не помню.

Пока я глазел на представленные образцы, выбирая подешевле, он с невнятным бормотанием крутился рядом.

Затем заговорщицки проскрипел в ухо:

— Бери “Тефаль”.

Совет выглядел дурацким: “тефалевский” тостер был процентов на сорок дороже любого иного. Однако дружба накладывает на нас некоторые обязательства. Вместо того чтобы ограничиться презрительным фырканьем, я поинтересовался:

— Почему?

— Потому что мне нужен пылесос, — сказал Голубец тоном человека, дающего исчерпывающее объяснение. — Давай скорей, а то опоздаем!

Как выяснилось, в магазине проводилась акция: с девяти до двенадцати покупатели товаров фирмы “Тефаль” получали возможность принять участие в лотерее. Главным призом как раз и был пылесос.

— Я добавлю, — буркнул он, подразумевая, вероятно, разницу в цене.

— Нет, — сказал я.

— Нет? — удивился он. — Почему?

— Потому что “Тефаль” только двух расцветок, и лично мне ни один из них не нужен: ни ядовито-купоросный, ни блевотно-салатовый. Мне нравится вон тот бордовый, и я не желаю менять свои конкретные предпочтения на твои мифические перспективы.

Столь решительный отпор его нисколько не обескуражил.

— Тогда я куплю фен, — заявил он. — Фен ведь тоже фирмы “Тефаль”? И недорого.

Мы рассмотрели фены.

— А на кой черт тебе фен? — поинтересовался я.

— А что делать, если мне нужен пылесос, а ты не хочешь тостер?! — воинственно ответил он.

Я пожал плечами. В конце концов, беда небольшая: кому-нибудь подарит, и вся недолга.

Получив коробку, он торжествующе потряс призовым билетиком.

— Ну-ну, — сказал я. — Если там и впрямь пылесос, я куплю тебе второй.

Тратиться не пришлось. Проклятые превратности фарта, как всегда, маленько подкузьмили: волшебный билетик выдал на гора не пылесос, а керамическую кружку цветом точь-в-точь как свежевымытая чугунная сковорода. Весом она тоже почти не отличалась.

— Мой дед про такие знаешь как говорил? — спросил я. — Чертей глушить.

Голубец отмахнулся: он не хотел знать поговорок моего деда.

— Чертей или не чертей, а переть теперь за ним черт-те куда, — буркнул он. — За пылесосом-то.

Потому что, оказывается, в придачу к кружке дали другой билетик: чтобы проучаствовать в новом розыгрыше, требовалось явиться куда-то там в район станции метро “Домодедовская”.

Я уже давно научился смотреть на мир глазами Голубца: даль радужно переливалась, маня колдовскими обещаниями; где-то у горизонта раскрывались двери сокровищниц.

Между тем едва пробило двенадцать, а лотерея на “Домодедовской” начиналась в четыре.

— В чистку еще успеваем, — заметил я. — Едешь?

Точно: вообще-то мы направлялись в химчистку, а за тостером заехали попутно. Проезжали мимо, вот я и сообразил, что давно хочу обзавестись этим прибором. Чтобы хлеб вылетал, как в “Криминальном чтиве”.

Он сдавал одни только брюки, у меня была полная сумка, и я пропустил его вперед.

— Фамилия! — прохрипела приемщица, угрожающе играя карандашом над квитанцией.

Вместо того чтобы сказать “Голубец”, Голубец бросил пальцы. На левой руке выпало два, на правой, если я не ошибаюсь, четыре.

— Кибиров! — выпалил он.

Меня уже ничто не удивляло, но сам Голубец почему-то смутился.

— Обожаю стихи Кибирова, — виновато пояснил он. — По-моему, он — гений.

В дальнейшем Голубец потерял квитанцию, паспорт у него был заведен, естественно, на фамилию Голубец, а не на фамилию Кибиров (и даже не на фамилию Запоев, каковой в действительности является фамилия Кибирова), но вычищенные брюки ему все-таки выдали — после совсем небольшого разбирательства.

В конце концов, что за них было держаться? Они и слова доброго не стоили.

Когда я пытался перелиться в его сознание, оказывалось, что почти все вокруг состоит из утверждений и отрицаний, то и дело выбулькивающих на неспокойную поверхность мирового варева. В зависимости от ситуации, они оборачивались нулем и единицей, четом и нечетом, красным и черным, перебором и недобором, мальчиком или девочкой и даже, в конце-то концов, судьбой выпавшего в начале октября снега: стаял он за два последующих дня или в нарушение привычного порядка вещей залег до весны. Суть не менялась: это были все те же магические “да” и “нет”.

Одна только рулетка производила впечатление чего-то более сложного, развитого, развернутого, способного выдать значительно большее количество вариантов: ведь там было не две, а тридцать шесть лунок! Однако по здравому размышлению приходилось заключить, что содержание случая остается прежним и сводится все к тому же выбору между “да” и “нет”: попадет шарик в загаданное гнездо или проскачет мимо.

В сущности, буквально все вокруг таило в себе волнующий шанс розыгрыша: количество лепестков на ромашке, листьев на ветке, число кукований в лесу или трамвайных звонков на улице было ничем не хуже костей и карточной колоды.

— Колу покупай! — хрипел Голубец, когда я требовал у киоскерши прогулочную бутылку “Святого источника”.

Если провокация не удавалась, он сам покупал колу: вчера производитель начал новую рекламную кампанию, и на крышке могло оказаться изображение пальмы, означавшее призовую поездку на двоих в Марокко.

Как правило, пальма не обнаруживалось, но это если и меняло дело, то ненадолго.

Что касается рулетки, то именно она была под запретом.

Однако в скором времени клятвенное обещание Голубца не переступать порога казино потеряло какое-либо значение, поскольку рулетки появились в залах игровых автоматов.

Эти были электронными, функционировали в автоматическом режиме и без участия крупье.

Иногда Голубцу удавалось и меня заманить. Везде подавали бесплатный чай и кофе, пиво стоило дешевле, чем в магазине.

Слушая его невнятные рассуждения, я стал понимать, что только профан может полагать, будто все в жизни происходит случайным образом. На самом деле следом за семеркой падает девятнадцать. А за девятнадцатью — четыре. Всегда. Ну или почти всегда.

Я сидел у стола и смотрел на происходящее.

Следя за его игрой на клавиатуре, повторявшей номерные ячеи рулетки, нельзя было не задуматься о развилках судьбы: выбери он карьеру пианиста, жизнь могла бы сложиться иначе. Если бы под его пальцами трепетали клавиши фортепиано, мир замер бы, пораженный чудными звуками неожиданной музыки!..