Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 1, 2003

А еще здесь чиркают спичкой, выдыхают папиросный дым, обращаются к кошке. Здесь вспоминают прямо при вас, вот в этот самый «карнавальный» момент, — и вы не понимаете, как это сделано. Пожалуй, только длинные перечни тех, кого благодарят публикаторы, указывают на титаничность труда. А начинается все, как говорится, с нажатия кнопки «запись». И, как сказал сам Виктор Дувакин, с желания «спасти то, что еще возможно спасти».

Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. Вступительная статья, подготовка текстов, составление и комментарии О. С. Фигурновой, М. В. Фигурновой. М., Издательство «Наталис», 2002, 544 стр.

После «Бесед с М. М. Бахтиным», «Анны Ахматовой в записях Дувакина», воспоминаний Н. В. Тимофеева-Ресовского и воспоминаний А. В. Азарх-Грановской — это издание является, очевидно, пятой по счету большой книгой, составленной на основе аудиособрания легендарного В. Д. Дувакина. Причем фамилия Фигурновых присутствует не только в сборнике «Осип и Надежда…».

Дело в том, что настоящую книгу (а здесь к дувакинским записям — большой частью — добавлены интервью, сделанные уже совсем в новое время, что и стало раздражителем) наши филологические критики достаточно дружно (и, кажется, не без оснований) отругали [62] См., например, о «звенящей риторике» и «неприкрытой тенденциозности» современного раздела книги: Данилова-Насрулаева С. Неудачное продолжение. — «Новое литературное обозрение», № 55 (2002, № 3); о «страсти поиска истины там, где ее заведомо не лежало»: Арпишкин Ю. Очевидцы. — «Московские новости», 2002, № 865, 31 января; о недопустимости «провоцирования собеседника на то, чтобы не было с кем сводить счеты»: Горенко Анна (так! — П. К.), «Бей Герштейн, спасай Надежду Яковлевну!» — «Круг чтения» на сайте «Русского Журнала», 2002, 10 января. /собеседника . Я же в данном случае с читательской благодарностью поприветствую факт ее появления. В ней много ценного, главным образом за счет работы именно Дувакина и рассеянных по тому интереснейших комментариев вкупе с изобразительными материалами. Может, она и перегружена, но собрана весьма тщательно. Что до проблемы личного участия, собственного засвечивания в деле, где ты заведомо «второе лицо», она будет всегда. Решение, видимо, зависит от природных качеств личности, как-то: наличия/отсутствия честолюбия, способности к осознанию своего подлинного места, вкуса и ума, наконец.

В сюжете «Мандельштамы — Герштейн» все по местам расставит только время и терпение читателей. А пока я мог бы предложить, буде надвинется возможность переиздания, добавить в «Осипа и Надежду…» — специальным небольшим приложением — эти самые ругательные рецензии. С комментариями. Тем более что в книге действительно много личного.

Вернемся назад. Нам важно понимать, о чем мы узнаём благодаря этому уникальному жанру — аудиомемуарам. Не забуду, как знаменитый звукоархивист Лев Шилов [63] В книге «Осип и Надежда…» он беседует с С. И. Богатыревой (Беседа II), родные которой одиннадцать лет хранили у себя архив Мандельштама. Вот классика жанра: и дистанция, и живость, и драматургия. напомнил на очередных Ахматовских чтениях, что именно благодаря дувакинским записям мы знаем, например, кто именно стоял однажды в тюремной очереди за спиной Ахматовой в «страшные годы ежовщины», знаем имя той женщины, которая запечатлена в «Реквиеме» вопросом: «А это вы можете описать?» Или о том удивительном факте, что к 1940 году (первому публичному выступлению Ахматовой после восемнадцатилетнего молчания) публика… напрочь забыла о существовании такого поэта. Все это узналось благодаря магнитофону и описанной выше личной инициативе записывающего.

К 200-летию Боратынского. Сборник материалов международной научной конференции, состоявшейся 21–23 февраля 2000 года. (Москва — Мураново). М., ИМЛИ РАН, 2002, 367 стр.

Ожидание тиражной публикации отдельного сборника докладов на симпозиуме или конференции становится похоже на прогноз погоды или расписание электричек: обещанный дождь бесконечно переносится, средства не поспевают за целями и т. п. «Перед тобой таков отныне свет, но в нем тебе грядущей жатвы нет!»

Впрочем, ждали-то «всего» два с половиной года. И — поспело аккурат к выходу первого тома собрания сочинений.

В предисловии к сборнику Сергей Бочаров очертил некоторые темы, в общем-то, «долгосрочные» для науки о Боратынском: Пушкин, Тютчев и даже такая проблема, как написание фамилии героя. Вечный сюжет задал в первой же публикации Юрий Кублановский — в своем «Одиночестве Баратынского». Между прочим, он говорит здесь о схожести драмы поэта и трагедии… Гоголя, «попытавшегося прикрыть черную дыру, всасывающую все святое». При разности характеров трагедии, «глубинная природа их „безумия“» кажется сегодняшнему стихотворцу однотипной.

И так — через многажды затверженные вехи — движутся ученые читатели Боратынского вглубь его загадки. Вглубь его боли. «Точкой опоры» здесь может быть рассмотрение какой-нибудь отдельной лексемы или широкий анализ лирики, описание так называемого «Казанского» архива Боратынских или рассказ о строительстве дома поэта в Муранове, иконографический сюжет или родословная легенда. Намереваясь говорить о заключительной строке стихотворения Боратынского «Недоносок» — до 1914 года оскопленной цензурой, — С. Г. Бочаров [64] См. статью С. Г. Бочарова «„О бессмысленная вечность!“ (От „Недоноска“ к „Идиоту“)», стр. 127–150. подготавливает читателя к осмыслению, что «именно в собственно боратынском, остром, необезвреженном и никому тогда не известном подлиннике строка чудесным образом резонировала в дальнейшем движении нашей литературы».

Строка!

В сборнике шесть разделов и тридцать три публикации.

Василий Трушкин. Друзья мои… Из дневников 1937–1964 годов. Очерки и статьи. Воспоминания друзей. Составление А. В. Трушкиной. Иркутск, Издатель Сапронов, 2001, 448 стр.

Прочитав эту книгу, я растерялся. Вот — человек, проживший большую жизнь внутри великой, трагичной и одновременно пошлой эпохи, сумел не только не раствориться в ней, но феноменально аккумулироваться, «подпитываясь» такими простыми и неосязаемыми на первый звук вещами, как любовь к отечеству и его словесности. Вот судьба, которая доказывает и оправдывает почти религиозную утопию о том, что чтение книг меняет цвет глаз человека и состав его крови. По-ломоносовски пытливо-бесстрашный крестьянский сын, по-чуковски въедливый в становлении и учебе, по-бартеневски библиострастный, по-гершензонски широкий. Литература была для него примерно тем, о чем до его рождения писал Розанов: вирусом, «штанами».

Сегодня на здании филологического факультета Иркутского университета, где он работал (и заведовал кафедрой истории русской литературы), открыта мемориальная доска, в науке о нем говорится как об одном из самых крупных исследователей сибирской литературы XX века, от него остались ученики, книги, открытия. А вот как это начиналось и длилось «в авторском понимании», читатель узнает благодаря усилиям его дочери, которая составила эту редкую книгу, включив в нее фрагменты отцовского дневника.