Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Прекрати, слышишь! — зашипела бабушка Вера.

— Ну уж извини, — защищалась бабушка Либа. — Если я, возможно, и говорила, что это были милые, приветливые люди, то это вовсе не значит, что я во всем с ними соглашалась. Целыми вечерами — спросите у Зиты — мы вели с ними долгие и весьма острые споры. Особенно Григорий — я, кажется, вам о нем рассказывала — был ужасно неуступчив во взглядах. Представьте, он протестовал даже против…

— Овощей? — спросила мать Квидо.

— Что ж, — вздохнула бабушка. — Такого я не заслужила. Это, наверное, за то…

— Дайте Йозефу выспаться, — сказал дедушка Иржи. — Пора нам разойтись по домам. И я был бы очень рад, — добавил он с упором, — если бы вы все там отсиделись.

Откуда-то из центра города донеслась стрельба.

— Какой ужас! — воскликнула бабушка. — Что теперь будем делать? Ты звонил Франтишеку?

— Горевать, — сказала мать Квидо и продекламировала: — «Всеобщий траур теперь задача наша. За стенами тюрьмы мы переждем могучих сил отлив-прилив, рождаемый луной».

— Франтишек, — сказал дедушка Иржи слегка раздраженно, — нам теперь не поможет, и, очевидно, нам не поможет даже Шекспир.

— Повесить их, — сказал дедушка Йозеф. — Это бы помогло.

— Мама, — воскликнул отец Квидо, — пусть он наконец уляжется! Мы уходим. Пусть он ляжет в кухне.

— В том, что они так припозднились, и Квидо виноват! — воскликнула его мать. — В часах он с трех лет разбирается.

— Она ревнует к киношникам, — шепнул Квидо дедушке Иржи.

— Что-что? — услышав, крикнула мать.

— Что ты ревнуешь к киношникам, — пропищал Квидо и спрятался от замахнувшейся на него матери за дедушкины ноги.

— Бог ты мой! Я всегда думала, что он гений, — сказала мать разочарованно. — А сегодня вижу, что он идиот.

— Оставь ребенка в покое! — загремел дедушка Иржи. — Ведешь себя по-дурацки. Как долго, по-твоему, он будет это терпеть?

— Привязать к березе, согнуть — и отпустить! — гудел дедушка Йозеф из глубин своего мрачного воображения.

— Вы видите, какой он? — раскричалась бабушка Вера. — Вы видите?

— Это еще не самое страшное, — сказал отец Квидо примирительно. — Куда хуже, что мы слышим его.

— Простите меня, — сказала вдруг мать. — Прости, Квидо. Вы все простите меня. Правда, простите, — расплакалась она. — Нервы сдали.

— Не извиняйся, — сказала бабушка Либа. — Я уже все тебе простила. Сейчас не самый подходящий момент для всяких личных раздоров. Нас ждут нелегкие времена. Всем придется сжать зубы и экономить. Впрочем, кто знает, как будут обстоять дела с турпоездками?

— Боже святый, — сказал дедушка Иржи, — идете вы наконец или нет?

— Идем, — уже тише сказала мать Квидо. — Но куда?

20 сентября 1968

Переезжаем в какую-то Сазаву! Так никто и не сумел мне вразумительно объяснить почему. Сказали только, что в Сазаве буду еще один год ходить в детский сад. Просто ужас! Кроме того, никто не знает, где эта Сазава. На карте ЧССР мы ее не нашли. Папа сказал, что завтра принесет другую, побольше. Он все время поет «Катюшу». Мама молчит.

21 сентября 1968

Сазавы нет и на той, что побольше. Папа сказал, что принесет еще одну, совсем большую. Мама истерически засмеялась и предложила ему взять карту у солдат. Если, конечно, у них вообще какая-нибудь еще имеется, добавила она. Я спросил папу, почему я должен одним махом разорвать все душевные связи с Прагой, которые я развил в себе. Потому что я не хотел ждать, пока меня выбросят с работы, ответил папа. А если я, мал, люблю Брунцвика, [14] Имеется в виду скульптура у Карлова моста в Праге, олицетворяющая образ легендарного рыцаря Брунцвика, героя чешского фольклора. то он создаст мне все условия по выходным навещать его. Мне показалось, что он подтрунивает надо мной.

22 сентября 1968

Папа и мама будут работать на сазавском стекольном заводе, где производится якобы всемирно известное огнеупорное стекло для домашнего обихода и лабораторий. Жить мы будем якобы в заводской вилле с большой застекленной верандой и после работы купаться в реке, которая шумит прямо под окнами, говорил папа. Завтра, мол, съездим туда посмотреть. Мама состроила скептическую мину и назвала отца Франтишеком Грубином. [15] Франтишек Грубин (1910–1971) — чешский лирический поэт со склонностью к спиритуализму. Бытует мнение, что его ранняя смерть была спровоцирована событиями 1968 г. А потом сказала мне, что тогда это была никакая не съемка, а нормальная оккупация. Бабушка сказала, что это была не оккупация, а настоящее бедствие для туристов.

23 сентября 1968

Сегодня мы впервые были в Сазаве. Монастырь еще сойдет, но когда я увидел окрестности, мне стало абсолютно ясно, что монахи ушли отсюда по своей воле. Осмотрам мы с папой и заводскую виллу. Мне понравилось, что у нее в штукатурке разноцветные стеклышки. Мама все время оставалась в машине. Я сказал ей, что вилла называется «КАРАУЛКА». Она сказала, что это приятное название. Потом пошел дождь. Когда я покупал шоколад в магазине, меня поразило, что на прилавках шоколад лежит рядом с мылом и тому подобным. Папа объяснил мне, что это магазин со всевозможным товаром, в котором практически осуществляется идея, во многом опережающая свое время, хотя политура для мебели в морозильную камеру, скорее всего, попала по ошибке. Дождь шел все сильнее, и мы побежали прятаться в ближайший ресторан. Бежали мы с полчаса. Мама кричала, что водитель, который боится ездить под дождем, должен обратиться к психиатру. В ресторане было много туристов. За голенища сапогу них были засунуты ложки, что показалось мне явно негигиеничным. Отец с мамой поспорили: имеет ли вывеска «СКУПКА ШКУРОК» прямой смысл или переносный? Когда мы съели сосиски, дождь перестал. Я собрался уходить, но отец настойчиво просил нас подождать, пока высохнет дорога. Мама заказала ром. Потам попела с туристами, но на четвертой песне расплакалась. Когда я спросил ее почему, сказала, что ее расстроил трогательный припев «А НУ-КА ДВИНЬ ПО ЯЩИКУ». В Праге отец заставил нас проторчать в парке битый час, чтобы мама не выглядела заплаканной. Дедушке она потом сказала, что Присазавье — край теплый, полный своеобразных милых людей, но тем не менее она лично с нынешнего дня будет считать его чешской Сибирью.

29 сентября 1968

Сегодня после обеда мы переезжали. Под окнами «Караулки» собралась толпа незнакомых людей. Мама сказала, что оба грузчика наверняка наклюкались, раз несут ее кровать на застекленную веранду. Отец сказал, что она обвиняет их совершенно несправедливо, потому что эта веранда действительно будет нашим временным жильем. Мама села перед виллой в плетеное кресло и примерно час наблюдала оттуда за речной рябью. Потам взяла меня за руку и сказала отцу, что мы уезжаем в Прагу. Отец сказал, что он всегда мечтал жениться на девушке, которая пойдет за ним в огонь и в воду, но, как теперь видит, скорее всего, взял в жены принцессу на горошине. А каково инженеру Зваре, спросил отец, ведь он уже третью неделю живет со своей невестой в трансформаторной будке? Когда стемнело, мама сказала мне, что жизнь с моим отцом все больше похожа на дурной сон.