Алла Герцева - У Вечного огня

— Тебе нехорошо! — наклонилась к ней, сидящая рядом, Варвара Михайловна.

Люба, подняла ладонь, словно предупреждая, не спрашивай ни о чем, оставь в покое!

— Побледнела ты! — забеспокоилась старая женщина.

— Все хорошо, мама! — тихо произнесла, Люба, превозмогая боль в сердце. — Уже отпустило! — вгляделась в заснеженный пейзаж. Елки, елки! Снег! Доживу до весны, или нет? Последний раз увидеть зеленую листву! Наташа осталась дома одна. Горячая голова, как и я, влюбчивая. А Мишка!? Где я их проглядела? Что сделала не так? Ведь, только для них жила. Говорят, родительский грех на детях сказывается! В чем мой грех? Андрея, по сей день, не смогла простить! Считала себя обделенной человеческим счастьем. Ну, не получилось с Андреем. Саша меня любил! Все знал и простил! Я его не смогла полюбить. Потому он и ушел рано. Фабрику закрыли, в ресторане устроилась. Кусок хлеба с маслом всегда был на столе. Если сейчас заглянуть в прошлое, я вовсе не была несчастной. Квартира, мать, заботливый муж, дети, работа. Хотела большего!? Сетовала на судьбу!? Вот мой грех! Надо ценить то, что имеешь на сегодняшний день. Люба закрыла глаза, прислонилась к спинке кресла. Коснулась ногой, тяжелой сумки под сиденьем, набитой продуктами. Приедем только утром. Надо заснуть! Сил набраться! Как там Мишка! Говорили, несовершеннолетних не судят за убийство. По телевизору показывали. А моего засудили! Дождусь его возвращения, или уйду на тот свет!? Она почувствовала приятное тепло в теле, легкое головокружение. Все-таки, укачало! Поняла женщина.

Автобус резко затормозил. Люба вздрогнула, подняла отяжелевшие веки, потянула на лоб теплый платок. Повернулась к матери.

— Приехали! Посидим, пусть выходят, мы после! — подтянула сумку. — Устала? — погладила мать по плечу.

— Ничего! Помаленечку! — Варвара Михайловна застегнула пуговицу на вороте старенького пальто. — Как себя чувствуешь?

— Ох, не спрашивай! — покачала Люба головой. — Думать страшно! Куда идти, не знаю! — она двинулась к выходу, таща по проходу волоком, тяжелую сумку.

— У водителя спросим! — прихрамывая, на больную ногу, поспешила вслед за дочерью, старушка.

Люба, осторожно, ступая на скользких ступеньках, сошла, стала на платформе. Водитель автобуса, остановился под навесом, закурил, жадно затягиваясь. Люба подошла к мужчине.

— Не подскажете, как до детской колонии добраться?

— Тут, недалеко, через парк, напрямки, забор с колючей проволокой! Только вам, чуть дальше пройти надо, в контору. Там все объяснят!

— Спасибо! — Люба почувствовала, как загорелись щеки. Стыд, какой! С детских лет по тюрьмам! Как дальше его жизнь сложится! Не думала, не гадала! А пришлось, сына в тюрьме навещать! Кажется, водитель смотрит ей вслед. Да, какое ему дело! Она все еще не может избавиться от чувства унижения и стыда!

Тяжело ступая, с тяжелой сумкой, она пошла по узкой протоптанной тропинке. Не разрешат передачу, придется все назад везти? Тревожится Люба. Не повезу, раздам чужим, а не повезу.

Идти, действительно, оказалось недалеко. Вскоре, женщины увидели, высокую стену, с натянутой по верху кирпичной кладки, колючей проволокой. Обойти надо! Вспомнила Люба, оглянулась на мать.

— Потерпи! Немного осталось!

У двери низенького побеленного здания, стоят женщины. У всех большие сумки. Не одни мы! Не у одних, нас, горе! Здесь не надо стыдиться! Поняла Люба.

— Не открывали еще! — невысокая женщина, в черном платке, приветливо кивнула Любе. — Скоро откроют! Потом заявление писать надо, потом списки читать станут. Если есть нарушения, то и не разрешат. Я второй раз здесь! — она достала из кармана теплого жакета, носовой платок. Вытерла красные, от слез, глаза. — Мой киоск кондитерский ограбил. Печенья ему захотелось! Отца нет. По пьяне, под машину угодил. Сразу насмерть. А я одна! Завод закрыли. Два магазина убираю. Слава Богу, на хлеб с картошкой хватает! Теперь вот, с последнего собрала. Три года дали! Каким выйдет, не знаю! Лишь бы к наркотикам не пристрастился! Сейчас на воле, трудно удержать детей от соблазнов всяких, а там, кто глядеть за ними станет! А ваш, сынок, или девочка!

— Сын! — Люба, потянула концы платка.

— А вон у них, — женщина кивнула на толстушку в клетчатом платке. — Девчонка подружку ножом! Тоже три года дали. Хорошо, подруга жива осталась. Уже год сидит. Шестнадцать лет было. И чему их только в школе учат? Уж больно, злые дети стали! Что дальше будет! Пересадить бы всех, кто довел людей до нищеты, до злости! А то, ведь, они на воле ходят, бизнесмены, олигархи всякие, а дети сидят!

Щелкнул замок, дверь распахнулась.

— Кто на передачу! — полная женщина в гимнастерке, в накинутом на плечи полушубке, громко объявила. — Входите, заполняйте анкету!

Люба подняла сумку, пропустив женщин, вошла, оглядела помещение. Низкий потолок, стены с облезлой краской, узкие деревянные лавки вдоль стен. Сюда Мишку приведут!?

— Если свидание разрешат, в другое помещение проводят! — шепнула ей на ухо, соседка по несчастью.

Люба опустилась на лавку.

— Иди сюда, присядь! — позвала, остановившуюся в дверях, мать. Опустила глаза, чтобы скрыть слезы. Совсем перестала уделять ей внимание. Она вдруг ясно увидела, как постарела, побледнела, Варвара Михайловна за эти месяцы, когда в их дом вошли одна за другой, беды. Если со мной что-то случится, ей не справиться с двумя непутевыми внуками. В тюрьму передачи надо возить, а это не ближний свет! Наташка скоро с малышом будет нянчиться. На одну пенсию им не протянуть. Надежда обещала помогать. Кто ее знает. Каждый думает, прежде всего, о себе.

— О чем задумалась? — толкнула женщину локтем в бок, старушка.

— Так! Надька обещала помогать. В чем проявится ее помощь? — повернула к матери, бледное лицо с темными пятнами у глаз.

— Сиди, пойду бумаги оформлять! — поднялась Любаша. — Вон очередь, какая собралась! Она присела у деревянного стола, взяла из стопки, лист бумаги. Низко наклонила голову, рассматривая мелко распечатанные слова на разлинованных строчках. Взяла ручку, с обгрызенным кончиком из пластмассового стакана, медленно вывела на верхней строчке фамилию.

— Скорее заполняйте, мне еще за разрешением к начальству идти! — громовым голосом объявила сотрудница колонии, высунувшись, из маленького окошка, за деревянной перегородкой.

Люба пробежала взглядом заполненный бланк, проверяя, нет ли ошибок, встала, подошла к окошку, положила на деревянный прилавок.

— Ждите! — объявила женщина, и захлопнула окно.

Люба присела рядом с матерью, потянула с головы платок, пригладила ладонями волосы.

— Что ж теперь, Любаша?

— Сказали ждать! — расстегнула верхнюю пуговицу на пальто. Только сейчас ощутила тяжелый воздух, в помещении, с устоявшимся запахом табака, человеческого пота. Сколько народу каждый день, здесь, ожидают свидания с родственниками, преступившими закон, совершившими преступление. А ведь, это, детская колония! Каково им, там, на нарах, считать дни, часы, минуты до окончания срока!? Союз распался, количество преступников увеличилось. По телевизору говорят. А если увеличилось, значит, в обществе что-то нарушилось. Мне это все непонятно. Никогда не вникала, в происходящие события.