Алла Герцева - У Вечного огня

Мишка оправил куртку, глянул на загнутые кверху, мыски черных ботинок. Не могли подобрать размер! Обещали поискать, а уже сколько прошло! Засопел носом, глотая слезы. Сейчас бы на улицу. Воздух свежий, морозный! Скатать пару снежков, бросить в Наташку. Как и все близнецы, он, больше всего скучал по сестре. Это была их первая разлука. Они и в школе сидели за одной партой. Часто, когда его вызывали, он слегка толкал сестру под столом ногой, и она, уткнувшись в раскрытый учебник, одними губами шептала слова подсказки. Не всегда, но иногда ему удавалось ответить урок. А после Наташка, на перемене, или дома, отчитывала его, за лень. И он давал клятву, что это в последний раз. Но, заслышав крики друзей, выскакивал пулей из дома, под громкие вопли сестры, опять оставляя школьные задания на потом.

— Федоров, Лапин! На свидание! — воспитатель остановился возле двери столовой.

— Счастливчики! — кто-то прошептал сзади. Сегодня не будут работать. А мы опять вату для матрасов расправлять!

Мишка вздрогнул. К нему приехали! Сердце подпрыгнуло к горлу, забилось в радостном порыве. Сейчас увидит маму. Кто же еще мог приехать!

Мишка, старательно заложив руки за спину, переставляет ноги по стертому линолеуму. Знает, следом идет Пашка. К нему тоже мать приехала. Два месяца назад она приезжала, продуктов разных навезла. Теперь и моя мамка, тоже, наверное, гостинцев привезла. Мишка сглотнул слюну.

— Налево! — скомандовал сопровождающий. Мишка послушно повернул за угол. Узкий коридор без окон. Впереди железная дверь. Пришли! Промелькнуло в голове, и сердце подпрыгнуло в радостном порыве.

Щелкнул замок. Скрежет двери по полу. Мишка перешагнул порог. Низкий, нависший над головой потолок, маленькие, зарешеченные, прорези в стене, подобие окон. Низкие лавки у стен. И женщины, кажется, все на одно лицо, в темных пальто, закутанные в черные платки, серые, уставшие лица, толстые сумки у ног. Барак для свиданий! Он повертел головой. Где же мама!?

— Проходи! — услышал за спиной, и почувствовал легкий толчок в спину.

Мишка сделал шаг, потом другой.

Люба, сдерживая порыв броситься навстречу, закусив губу, глядит на вошедших. Что-то знакомое в разлете густых бровей, припухлые губы. Мишка, или нет! Она вглядывается в перешагнувшего порог, паренька. Нет, это не Миша! Хотя вроде и похож на Мишу. Парнишка сделал шаг. Господи! Сына не узнала. Похудел, побледнел. На щеках красные пятна. Ветрянка что ли?

— Мишенька! Сынок! Здесь я! — Люба встала с лавки.

Мишка повернул голову на знакомый голос. Худая, низкого роста, женщина, черный платок спущен на плечи, серое лицо, седая прядь упала на лоб. Неужели, мама! Постарела! Все из-за меня! Он ощутил острую колющую боль в сердце.

— Мама! Мамочка! — бросился к женщине, с голосом его мамы. Упал на колени. — Прости меня! — слезы градом покатились по его щекам.

— Мишенька, сыночек! — Люба обняла голову сына, прижала к себе. — Что они с тобой сделали!

— Сам во всем виноват! Нет мне прощенья! Только ты прости! Мамочка! — глухие рыдания вырвались из его губ.

— Что ты, маленький! Давно простила! Бедный мой, мальчик! — она наклонилась, пытаясь поднять сына. — Здесь, бабушка со мной!

Мишка неуклюже поднялся на ноги, покачнулся, как пьяный. Сквозь, туман, застлавший глаза, с трудом разглядел лицо бабули, и шагнул к лавке.

— Бабулечка! — она обхватила трясущимися руками его голову, покрыла поцелуями лоб и щеки.

— Простите, меня! — по слогам произнес Мишка, скорее не произнес, а выжал из себя слова. — Я подлец! Не заслуживаю ваших слез и вашей любви!

— Все пройдет! Все перетерпится! — старушка погладила его голову ладонями. — А мы с мамой тебе пирожочков домашних привезли. Только остыли, наверное. Вот, я сейчас достану! — она, наклонилась над сумкой, у ног, расстегивая, молнию.

— Мама, я сама! — отстранила старушку, Люба.

В нос Мишке ударил аромат печеного теста, мяса. Он схватил пирожок, из поднесенного ему пакета, откусил большой кусок, жадно зажевал. Запах родного дома. Ему вспомнилась их квартира, маленькая кухня, с окном во двор, где слева и справа, как грибы, такие же хрущевки. Старый раскидистый клен, упершийся веткой в железный подоконник. Зачем пошел в кафе? Сейчас бы не сидел на этой старой, затертой до грязного блеска, лавке.

— Кто остается на ночь, получите ключи от комнаты! — услышала Люба.

— Мы остаемся!? — спросила старушка у Любы.

— Не помню, что писала? — Люба приложила ладони к щекам. — Конечно, хочу остаться!

— Возьмите! — тронула ее за плечо, подошедшая женщина. — Все остаются! Что ж ехать сюда на два часа!

— Спасибо! — Люба взяла дрожащими пальцами ключ, проглотила, подкативший, к горлу, комок. Сейчас эта толстая, неуклюжая надзирательница, (так она мысленно окрестила сотрудницу колонии), с резким голосом, стала ей родней всех на свете.

— У вашего, нарушений, нет! Отдыхайте! — махнула она рукой на Любу, предотвратив поток благодарных слов, готовившихся вырваться из Любиных губ. — Через полчаса позову, отдохнете, обед разогреете. Во дворе есть столовая. Можно купить еду! Цены доступные! — виляя крутыми бедрами, она вышла из помещения.

Вот, ведь, как раздобрела! Подумала старушка, поглядев вслед. Слава богу, не гонят, на ночь глядя! Прилечь бы. А то ноги гудят.

— Ешь, не торопись! — погладила сына по плечу, Любаша. — Скоро, в комнату пойдем, я суп с курицей согрею! До утра с тобой будем!

Мишка вытер рот рукавом.

— Почему Наташка не приехала?

— Наташка неважно себя чувствует. Ребенка ждет. Очень тяжело носит. Не созрела еще! — Люба закрыла ладонью прослезившиеся глаза.

— Не зря, выходит, я его избил! — Мишка сжал кулаки.

— Не говори, так! — остановила мать. — Ей рожать!

— Я не убивал! Мам, веришь!? — Мишка схватил мать за руки. — Они положили на огонь, он еще живой был. Я говорил, давай скорую, позовем, а они! — он махнул рукой, и отвернулся. Плечи его затряслись от беззвучных рыданий.

Ну, какой он преступник! Да еще убийца! — сжалось сердце у Любаши. Ребенок, глупый ребенок! А вот, посадили! Всю вину на него свалили!

— Володька с Колькой на машине разбились под Новый год. И родители Николая умерли. Мать в больнице, умом тронулась, а отец, заснул и не проснулся.

— Так их больше нет!? — глаза Михаила округлись. — Значит, аппеляция теперь мне не поможет! Я один остался! На мне весь грех! — он обхватил голову руками и застонал. — Все умерли! Легко, однако, отделались. Я один остался! — закачался всем телом.

— Что ты, Мишенька! — Люба привлекла сына к себе. — Не надо! Все может в один миг измениться! Молись за их души!

— Так им и надо! Это Володька меня подстрекал! С Наташкой спит! А у них с Наташкой любовь была! Я дурак! Себе жизнь загубил, Наташкино счастье убил! Нет мне прощенья!