Алла Герцева - У Вечного огня

— Тебе плохо? — Варвара Михайловна наклонилась к дочери.

— Душно! Дышать тяжело!

— Пойди, на улицу, я тебя позову!

— Нет, потерплю! Вдруг сейчас объявят, а ты не расслышишь, или не поймешь. Мишку бы скорее бы увидеть! — она опустила голову, стерла ладонью, побежавшую по щеке слезу. Убили втроем, а повесили все на Мишку. Уже двоих на белом свете нет, прибрал Господь. Все-таки, есть справедливость! Аппеляция ничего не изменит! Она и не нужна теперь никому. За убийство должен кто-то отвечать! Кроме Мишки, отвечать некому. Любе вспомнился зал суда. Чтение приговора. Бледное лицо сына, его пронзительный крик: «Мама!» Сам виноват! Первым начал ссору. Все так говорили. Повод был! Сережка, обесчестил несовершеннолетнюю девушку! Этот факт, мог бы смягчить приговор. Наташка, клянется, сама бросилась ему в объятия. Обещал жениться. Нам не понять молодежь! Услышав свою фамилию, Люба, словно очнулась от сна.

— Федорова! Свидание и передачу разрешили!

— Пойдем! — Любаша положила руку на плечо матери.

Длинная цепочка из живых людей протянулась по протоптанной дорожке, среди снежных сугробов, к низенькому одноэтажному зданию. Сумка оттягивает руки, напряглись от усилия мышцы. Закусив губу, Люба медленно переставляет ноги, согнувшись под тяжестью ноши.

— Куда столько набрала! Иди быстрей! — слегка шлепнула ее по плечу, служительница учреждения. — Тащите и тащите! Дома надо было, чаще ремешком ласкать по мягкому месту, вот бы и не пришлось терпеть унижения!

Еще неизвестно, как своих воспитаешь! Подумала Люба, поглядев женщине вслед. Хотя раздражение на эту злую, как ей сначала показалось, бабу, исчезло. Работа у нее такая! А нас много! Люба, приподняла сумку, затаскивая по расшатанным, деревянным ступенькам.

Что ж, теперь? — шепотом спросила Варвара Михайловна.

— Не знаю, мама! — она пожалела, что взяла с собой мать. Ей хотелось остаться наедине с сыном.

— Садитесь и ждите! Сейчас приведут! — объявила женщина, и встала у синей, облезлой двери, в конце комнаты.

Дотянув сумку до лавки у стены, Люба села. Сердце учащенно забилось в такт частому дыханию. Будто стометровку пробежала. Варвара Михайловна присела рядом. Она поняла, дочку сейчас тревожить не надо.

Все мысли Любы заполнены предстоящим свиданием с сыном. Рассказать о гибели Володьки с Николаем, или не надо? Он и так, наверное, плачет по ночам! Все-таки, живой! И за то спасибо, судьбе! Она помахала перед лицом, ладонью, глубоко вздохнула, наполнив до отказа легкие воздухом, сняла платок, положила руки на колени.

Мишка открыл глаза, сел на постели. Он снова представил тот день, когда конвоир, открыл перед ним дверь комнаты. Пятеро мальчишек устремили не наго взгляд. Он сжался, словно ожидая удара.

— Принимайте новенького! — подтолкнул его молоденький сержант. Споткнувшись, он перешагнул порог. Здесь на замок не запирают, вспомнил Мишка, правила поведения, зачитанные, перед строем, для вновь поступивших, начальником колонии. Переступил с ноги на ногу, проглотил слюну.

— Чего стал, как памятник! Проходи, вон твое место, у стены! — высокий худой паренек кивнул ему.

Мишка прошел к кровати, с железными спинками, присел на край. Ему хотелось прилечь, закрыться одеялом с головой, и умереть. Мысль о смерти всю дорогу до колонии, в подпрыгивающей на ухабах, машине, казалась самой спасительной. После тюремной камеры, где он немного привык, теперь перемена места, привыкание к новым людям, пугала его, наводила ужас. Только бы не били! Постоянно он молил кого-то. Оглядывая новых соседей, с трудом переводил, от страха, дыхание.

— Тебя как зовут! — спросил высокий парнишка. — Меня Пашка!

— Михаил! — Мишка сомкнул пальцы рук, хрустнул суставами.

— Его Иван! — указал Павел на толстого, круглолицего мальчика. — Он у нас за главного! — рассмеялся Пашка и хлопнул Ивана по круглому плечу. — По уборке!

Мальчишки засмеялись.

— Он тоже Мишка! — подмигнул Павел низенькому, хилому мальчику, сидящему на кровати у окна.

— Меня Федором зовут! — пробасил мальчик на соседней кровати, и громко закашлял.

— А я Петро! — улыбнулся рыжеволосый паренек.

Мишка улыбнулся ему в ответ. Сразу почувствовав расположение к рыжему, как он окрестил паренька. Его, наверно, все рыжим зовут. Подумал Мишка.

Два дня он лежал, отвернувшись к стене, отказываясь от пищи. На третий день, женщина в белом халате, как после узнал, врач, крепко сжала его плечо.

— Не будешь есть, через нос шприцем станем кормить! — ее низкий грудной голос, прозвучал, как набат. И Мишка сдался. Он встал, долго плескался под краном в общей умывальне, потом побрел в столовую.

— Иди сюда! — крикнул ему Пашка за столом у низкого зарешеченного окна. И Мишка пошел к новым товарищам. Начался отсчет дням, его новой жизни.

Тусклый дневной свет пробился сквозь оконную решетку. Утро нового дня! Еще одного дня пребывания в тюрьме. Сколько таких дней предстоит прожить!

— Подъем! — объявил дежурный.

Ребята, один за другим потянулись к выходу.

Мишка плеснул в лицо пригоршни холодной воды, утерся матерчатым полотенцем. Переставляя лениво ноги, глядит в спину, идущему впереди. Строем умываться, строем в столовую. Почти, как в пионерском лагере. Почти! Разве можно сравнить! Они спорили с воспитателями, когда приходилось подчиняться общим правилам. Ругались, мол, порядки наравне с тюрьмой! То был рай! Он вспомнил, как убегали с зарядки на речку. Окунешься в холодную утреннюю воду, аж, дух захватывает. Выскочишь, и, не вытираясь, бежишь по тропинке. И даже, вычитывание вожатой перед строем, не может испортить настроение. Подумаешь, лишний раз на кухне почистить картошку.

Мальчишки вошли в столовую на завтрак, расселись за длинными железными столами. Миски, с кашей, нарезанные ломтики серого хлеба в пластмассовых хлебницах. Одна и та же картина, каждый день.

— Пшенка! — тихо произнес Ванька. Его все называли колобком.

— Я не люблю! — Павел отодвинул миску. — Она сыростью пахнет! Другое дело, когда дома, мамка с маслом и яичком делала!

— Ишь, чего захотел! — рассмеялся Петька, прищурив левый глаз. — Когда это мамка тебе кашу варила? Ты ж детдомовский!

— Когда жива была! — вздохнул Пашка.

— Эх! Где ты детство золотое! — пропел гнусавым голосом, колобок.

Миша задвигал ложкой, заглатывая большие порции, глотая вместе со слезами, каждый раз обильно заливавшими глаза, когда ел. Покончив с кашей, выпил мутную жидкость из граненого стакана.

— На работу, в строй, становись! — прозвучала команда. Из черного стенного репродуктора зазвучала бравурная музыка старого марша. Зашумели отодвигаемые стулья, ребята лениво вышли строиться в коридор.