Михаил Садовский - Ощущение времени

— О-ой, вы опять где-то далеко! — прервал его голос телефонистки, — опять пишете!.. — Додик улыбнулся.

— Вы необыкновенная девушка!

— А та?

— Та тоже совершенно необыкновенная, — он привстал, чтобы уйти.

— Это вы к ней сейчас пойдёте и расскажете ей всё, что о ней написали! — продекларировала телефонистка. — Додик расхохотался.

— Ну, вы даёте!..

— Нет. — сердито обрезала телефонистка. Додик смутился.

— Если бы я мог к ней пойти, я был бы счастлив.

— Поссорились, — никак не унималась телефонистка. — Додик опять, на сей раз грустно, рассмеялся:

— Нет. Не знаю, где её найти.

— Уехала? — Додик утвердительно кивнул головой. — И адрес не оставила… вот ведь… и давно?

— Да. Давно… двадцать лет прошло… — в это время заскрипела дверь и вошли люди, но телефонистке было не до клиентов.

— Да подождите вы, — зыкнула она из-за стойки на них и нашла промежуток между сгрудившимися у окошка, чтобы взглянуть на Додика и переспросить: — Двадцать?

— Да. — подтвердил он и снова кивнул головой. Он вновь уселся на стул и не понимал, почему не уходит, почему его не раздражает тон этой девушки и её вопросы… просто не хотелось ничего: ни думать, ни идти, ни сидеть здесь — ничего… но раз уж он почему-то здесь оказался, то и двигаться никуда больше не хотелось… время буквально сочилось, его было видно сквозь пыльное окно… машины на перпендикулярной улице, люди, входящие дать телеграмму или сказать несколько слов, чтобы сообщить новость кому-то на другом конце огромной страны, или справиться о здоровье… слова и фразы вылетали из разных кабинок совершенно одинаковые… только разные голоса и интонации отличали их, и эта шарманка была настоящий перпетуум мобиле, заряженный миллионами говорящих и двигающихся тел… иногда возникал внутренний укор: «Что мне тут надо?» Но он испарялся бесследно, без ответа и без осадка в душе…

Додик очнулся, почувствовав на себе взгляд. Телефонистка смотрела на него, привстав со своего стула и вписав лицо в закруглённое окошко. Когда он наконец «вернулся» и посмотрел на неё, она предложила:

— Хотите, можно запрос послать… розыск… есть такая услуга… могу вам помочь.

— Нет, — Додик усмехнулся и покрутил головой.

— Отчего же?

— Слишком хлопотно.

— Ерунда! — перебила телефонистка.

— И КПД — нулевой, — перебил в свою очередь Додик.

— Что? — не поняла она.

— А… в другой раз, — он решительно поднялся.

— Не то подождите меня… — совсем другим тоном попросила она. — Сейчас Надька придёт, сменщица, а вечером у меня сегодня нет занятий.

— Ладно, согласился Додик, я на улице…

Они брели, и Додик опять удивлялся, почему именно по этим улицам? Ему было даже скучно, говорить не хотелось.

— Вам скучно со мной… — словно угадала девушка.

— Вы меня извините, я просто, наверное, устал или слишком углубился.

— Ну так давайте я вас провожу до дома… и всё… ко мне нельзя…

— Ко мне тоже! — рассмеялся Додик, — у меня соседка сразу в милицию побежит! Или настрочит «куда надо».

— Тогда… — девушка покрутилась на каблучке, — в кино!

— Верно! — согласился Додик.

Домой он возвращался «никакой».

С Милкой он всего два раза ходил в кино и даже за руку её не подержал… правда, она его учила целоваться… так, что до сих пор сладко… или он всё напридумывал. Напластовалось за двадцать лет. А может, и всё, что написал, напридумывал — не было такой Милки… была девчонка-соседка… проснулись у мальчишки гены… первыми те, что разделяют человечество на две части, а потом… потом фантазии рождали тоску, а тоска насылала фантазии — вот и накопилось за много лет… а он всё ждёт, что появится Милка и спросит: «Ты не женатый? Молодец, Додик! Завтра идём с тобой жениться! Видишь, я всегда выполняю свои обещания!» Почему-то на ум пришёл анекдот, о том, что говорят мужчины женщинам после первой ночи: немец — «Данке шён!», француз — «Созвонимся!», а русский — «Пошли в ЗАГС!»… русский… Я — русский… и девушки у меня все русские… вот и эта Мила… но какое это имеет значение, в конце концов… и какое отношение имеет к моей женитьбе телеграфистка… и почему мама именно сейчас ко мне приходила… она никогда просто так не появляется… может быть, Милка прислала письмо… он полетел к дому. В ящике валялся денежный перевод на три рубля пятьдесят две копейки из какой-то неведомой республиканской газеты.

Ночью его разбудил звонок. Незнакомый женский голос передал, что Леонид Дрейден в больнице и просит его прийти, как только сможет, а она санитарка, ничего не знает, и шёпотом торопливо досказала, что его избили хулиганы и «пробита голова», а потом опять громко, что ничего не знает, и говорить не велено… интонации были настолько похожими на те, с которыми он только недавно расстался, что Додик даже отвлёкся от своего волнения.

В тусклом приёмном покое ему выдали халат и сразу пропустили внутрь. Сердце колотилось — значит, очень серьёзно… но в коридоре перед палатой его остановили, и он увидел только, как Лёньку с забинтованной головой, закрытыми глазами и приделанной к каталке капельницей куда-то повезли два парня… на вопрос они только махнули рукой… женщина в белоснежном халате появилась неожиданно и тихо сказала, крепко взяв за руку выше локтя; «Идите за мной!». В кабинете она усадила Додика напротив себя за столом, закурила и, пристально вглядевшись в него, сказала:

— Это уже не первый случай… и почерк тот же… или хулиганы, или хуже. После ОВИРа уже не первый случай… надеюсь, что обойдётся без трепанации… но сотрясение мозга со всеми сопутствующими прелестями. Подробности в другой раз… вот вам ключи, он просил сразу же ехать к нему, потому что дочка одна и ничего не знает… сказать: «Папа уехал в командировку…» Вы адрес знаете? — поинтересовалась она. — Додик усмехнулся и ничего не ответил… — Я передам ему, чтобы не беспокоился, а вы позвоните завтра… вот на этот телефон… спишите на аппарате номер… я дежурный врач Эльвира Степановна Кружиянц.

Додик замешкался и потом впопыхах представился: «Додик!.. О, простите, Давид Самарский… товарищ… ну, друг этого… этого человека…»

На улице он долго голосовал, униженно уговаривал таксиста ехать на Тульскую, потом буквально рассвирепел и в следующую машину с зелёным огоньком плюхнулся безо всяких, а усевшись, провозгласил, что ехать им на Малую Тульскую. Таксист прокрутил счётчик и поинтересовался:

— Неприятности?

— Друг в больнице.

— Аппендицит?

— Хуже… хулиганы избили… проломили голову, а ребёнок один дома.

— Понял! — откликнулся водитель и прибавил газу… — А ты, если отказывается везти кто, ничего не говори и записывай номер… даже если нечем, делай вид, ну, что записываешь… сразу переменится… потому как премия накроется, если в парк сообщишь… всей колонне, понял?.. Не знал что ли?.. Точно… и никаких проблем. Своих больше, чем чужих, бояться надо! Так отделают!.. — Опять свои — чужие, машинально отметил Додик. — Обойдётся с другом… не дрейфь… ты извини, что говорю много… чтобы не заснуть, знаешь, по четырнадцать часов за баранкой… 12 — смена да домой, из дому… я без сменщика, машина старая… а им инвалидность не выдают — работай и всё, пока не встанет… только деньги тянет из заработка и всё… мастеру дай, слесарю дай… — он ещё говорил, говорил без остановки, и всё это вмещалось в бесконечный тревожный день, начавшийся там, далеко в детстве перед отъездом Милки, и теперь в преддверии отъезда его друга, опять наполненного болью и слезами… тем, чего в стране никогда не значилось в дефиците, а избыток не переполнял мир, и это изобилие всегда было свежим… высочайшего качества.