Михаил Мамаев - Босфор

— Не надо, обойдусь.

— Ну, как знаете. Счастливо!

Он придирчиво смотрел, как я прилаживаю шарнир, подстраиваю под себя парус, регулирую ножные петли на доске. Словно проверял, действительно ли знаю, как со всем этим обращаться.

Я соединил парус и доску, обмакнул парус в воде, а потом вскочил на доску и понесся прочь от берега, примеряясь к доске и ветру, вспоминая технику, пробуя разные приемы управления.

Постепенно привык к доске, а доска привыкла ко мне.

Руки превратились в чуткие приборы, измеряющие силу и скорость ветра.

Поймав хороший ветер, взлетел на пенистый гребень, рванул парус на себя, кинул доску как можно круче к небу и превратился в гигантскую морскую бабочку…

Инструктор не выдержал. Тоже взял серфинг, забежал в воду, поднял парус и устремился вперед, за мной.

Наши доски поравнялись.

Я увидел, что он широко улыбается, зубы его сверкали белизной.

— Вы заразительно катаетесь, мистер! — крикнул он. — И с вами такие прекрасные девушки. Перед ними можно вытворять, что угодно.

«Однако, ты глазастый, братец!» — подумал я.

В отличие от инструктора, я был без трапеции. Вся нагрузка от паруса приходилась на руки, а не на корпус. Надо было держаться очень внимательно, чтобы не проворонить сильный порыв.

Ветер был коварный — дул порывами и менял направление. Чтобы совладать с таким ветром, не позволить обмануть, не искупаться в волнах, лучше не рисковать и не заваливаться на спину. Я сильнее упирал мачту в доску, чтобы кисти рук поменьше уставали, и, проносясь над крутой волной, пружинил, загружая корму.

— Говорил, возьмите трапецию! — крикнул мой новый приятель, заметив, что я чуть не выронил парус, когда ветер неожиданно поменял направление.

Густые солнечные брызги ударили в лицо. В них на доли секунды ожило солнце — в каждой частичке воды по одной горящей звезде. Ослепило и лишило координации. Но руки не подвели. Вывернули парус. Полотнище захлопотало, оказавшись параллельно ветру. В ту же секунду я перехватил прус с другой стороны и понесся в противоположную сторону, к берегу. Когда до него оставалось метров сорок, я пустил доску вдоль прибоя, в ожидании волны. Дождавшись, я устремился вместе с ней к берегу, используя искрящийся пологий бок, как горнолыжник использует снежный склон, проносясь среди завьюженных деревьев. Удобные рельефные подошвы хорошо держали поверхность доски. Ноги в петлях держались уверенно.

Перед самым берегом я бросил парус от себя, пустил доску в крутой вираж, перехвалил парус и направил доску в море.

Так повторялось много раз. С каждым новым разворотом я все дальше уходил от берега. Там, в полумиле от твердой земли и аккуратных грибков ветер и вода становились агрессорами.

Трудно было выбраться из воды после неудачного маневра или неловкого приводнения. Приходилось разворачивать доску перпендикулярно ветру, упираться в нее ногами и вставать за счет силы ветра. В такие минуты волны раскачивали доску, накрывали с головой, вырывали из занемевших рук отяжелевший парус. Но в том-то и был интерес — кто кого. И, чем больше опасности таила в себе волна, чем более жесток и непокорен был ветер, тем круче к небу устремлялся мой виндсерфинг.

Я вытащил виндсерфинг из воды, разложил парус на солнце, закрепив, чтобы не унесло. Пусть сушится.

Инструктор тоже вышел из моря.

— Ну как, мистер? — спросил он.

— Так бы и жил здесь, — ответил, улыбаясь. — Чем не жизнь — море, солнце, виндсерфинги. И все это почти круглый год.

— Оставайтесь! Для вас работа найдется. Не смотрите, что сегодня никого нет. Это потому что ветер. У нас как ветер, так на пляже никого. Разве что один такой, как вы, заедет раз в полгода. Да, мистер, не смейтесь. Мастера ездят на соседний остров. Там другой ветер и другие условия. Здесь катаются чайники — мало ветра. Зато много хорошеньких девушек! Нет, серьезно, оставайтесь. Будете работать со мной инструктором. В сезон мы не плохо зарабатываем.

— Спасибо, дружище. Надо подумать, — сказал я, пожимая руку. — Как зовут?

— Друзья называют Летчиком. И вы можете так звать. Я привык.

— Хорошо, Летчик.

— А вас?

— Друзья называют Бармалеем…

— Приятно познакомиться, Бармалей!

— Ну как? — спросила Наташа, когда растянулся на гальке рядом с ней.

Галька была горячая, а я ледяной, как Гренландия. Нам было, что отдать друг другу.

— Хорошо! Очень хорошо! В такие моменты понимаешь, как это верно — не должно быть мучительно больно за бесцельно прожитые годы! Надеюсь, мне и не будет.

— Что-то новенькое, — весело сказала Наташа. — Никита задумывается о смысле жизни.

— Я всегда задумывался. Только скрывал. Неудачникам лучше не философствовать, а пахать.

Наташа стала серьезной.

— Разве ты был неудачником, Никита? Когда?

— Когда парус вылетал из рук и я без конца сваливался в воду. Когда пытался взлететь, но мачта била по рукам и соленая вода разъедала глаза и сердце. А еще когда не мог поговорить с тобой, Наташа, коснуться ладонью твоей руки.

Я шутливо погладил Наташину руку.

— Похоже, наоборот, это время принесло тебе много хорошего, — сказала Наташа.

— Смотря что под этим понимать.

— Ну, например, как ты теперь катаешься на серфинге. Ты же здорово научился кататься, Никита, правда!

— Подготовился к нашей встрече, — пошутил я.

— Ты верил, что она однажды произойдет?

— Конечно!

— И я знала, что мы снова увидимся, — просто сказала она. — Мы же не договорили.

— Обычно, женщины так и уходят, Наташа. Оставив после себя многоточие. Может, именно поэтому их так потом недостает.

— Странно, мне казалось, что ушел ты… Собрал вещи и смылся. Капитулировал перед трудностями. Или заскучал на одном месте. Ты же у нас перелетная птаха, Никита! Всегда воспевал приключения…

Наташа перевернулась на спину и замурлыкала какую-то песенку.

Хотелось возразить. Сказать, что я ее не бросал. Что запутался и не мог найти выход. Что все эти годы любил только ее одну… Но разве спасут слова, если под ногами уже валяются стреляные гильзы?

— Почему ты не позвонила? — спросил, разглядывая до боли знакомый профиль.

— Когда?

— Ты знаешь. Когда уехала в Улудаг.

— Обиделась.

— На что?

— Ты не поехал со мной. Поступил, словно сам по себе.

— Господи, все из-за этого…?! Я так за тебя волновался…

— На сколько я поняла потом, ты не слишком волновался, Никита. А я как раз хотела, чтобы ты немножечко понервничал. Вот, дуреха!

— Наташа, — сказал я, путешествуя пальцем по песку, — а что бы ты сказала, если бы два человека, когда-то любившие друг друга, я не имею в виду нас с тобой, — Боже упаси! — любые два человека, если бы они вдруг встретились и оказалось, что они все еще испытывают, ну скажем, обоюдную симпатию? Могли бы они снова стать вместе, как по-твоему?