Александр Шаргородский - Капуччино

Он смотрел на Виля широко раскрытыми глазами молодого влюбленного, старый дядька.

Они болтали до ночи. Он показывал, он пел, он грыз дыню.

Виль валился с ног.

— Дядька, — спросил он, — который час?

Он обнял Виля в темноте.

— Исключительный! — сказал он.

Назавтра дядька повез Виля в Святой город.

Над Иерусалимом хрустела маца. Был конец пасхи, и все застыло в ожидании хлеба. Солнце, цвета Иерусалима, садилось лениво.

— Скорей бы уже, — сказал Виль, — жрать хочется.

— Субботу торопить нельзя, — заметил дядька.

Они ждали автобуса, чтобы вернуться в Ришон Лецион.

Солнце остановилось. Оно играло с Иерусалимом, и от их игры рождался диковинный свет. С утра они болтались — дядька лично показывал Святой Град. Вначале они гуляли по арабскому шуку.

Дядька почему-то считал, что на нем убивают, что возможно покушение на племянника. Тут же, у арабов, он купил кривую саблю, пустил Виля вперед, сам шел сзади, сжимая рукоять, как мамелюк.

— Иди, не оборачивайся, я знаю, что делаю.

Виль сопротивлялся, на них оборачивались, но дядьке было начхать — жизнь племянника была дороже всего.

Наконец, они покинули шук и пошли вдоль стены, к Львиным воротам, по откосу, жаре, заблудились и попали на арабское кладбище. Заброшенность, тишина, непонятная вязь на плитах.

— Плацдарм не из лучших! — констатировал дядька.

Кроме мертвых на кладбище оказались и живые. Дядьке казалось, что они смотрят косо. Он достал саблю, подкрутил усы — и вскоре они выскочили на дорогу, по которой мчало такси. Дядька перекрыл путь своим мощным телом.

— Гони в Кнессет!

Они брякнулись в такси, дядька перевел дух.

— Поближе к своим, — сказал он.

Кнессет оказался закрытым. И кумранские рукописи напротив. И университет.

Солнце стояло в зените.

— Пейсах, — объясняло солнце.

— Понимаю, — отвечал дядька, — но нельзя ли палить поменьше — племяш приехал.

Они начали обратный путь, по садам, мимо могилы Руставели, с холма на холм.

Хотелось жрать. Все было закрыто. Наконец, они добрались до Кинг Отеля — ресторан работал.

— Сейчас я тебе возьму наши щи, шашлыков, отбивную…

Им предложили мацу и колотый сахар.

— Пессах, — сказал официант.

— Эвакуация! — крикнул дядька.

Они сидели в Кинг Отеле и жадно грызли мацу, закусывая сахаром.

— Так мы с твоей матерью питались лет сорок назад, — сказал дядька.

— Переход из Египта в Ханаан я б не выдержал, — признался Виль, — тебе не кажется, что здесь странное солнце — оно не собирается садиться. Пока оно сядет — мы подохнем.

— Евреям в субботу помирать нельзя, — заметил дядька.

— Ты уверен?

Рядом сидел почтенный господин. Он не ел. Он читал. Видимо, нажрался вчера. Хруст их мацы раздражал господина. Он периодически вздрагивал. Дядька посмотрел на него опытным взглядом разведчика.

— Дойче! — объяснил он Вилю и протянул господину кусок мацы.

— Вилен зи?!

— Найн, — ответил тот.

— В каком дивизионе служили? — поинтересовался дядька.

— Панцирь дивизион, — ответил герр, — вы могли бы не хрустеть?

— Коллега! — мрачно констатировал дядька, — их бин тоже! Не узнаете?

— Н-нет, — ответил герр, — вы мне мешаете читать.

— Энтшульдиген, что вы читаете?

— Я читаю Ницше, — гордо ответил тот.

Ничего не ответив, дядька снова захрустел.

Герр поднялся и важно пошел с Ницше под мышкой.

— Ауфидерзейн, коллега, — бросил дядька. — Я эту харю видел на Волге, — сказал он Вилю, — в сорок третьем.

— Не выдумывай.

— Клянусь… Я такие хари на всю жизнь запоминаю. Я его танк подбил…

За окном становилось светлее, солнечнее.

— Тебе не кажется, что солнце восходит? — спросил Виль.

Они вышли из Кинг Отеля, спустились к Старому Городу и по Яффо-стрит двинулись к автобусной станции. Они мечтали о закате.

Виль даже видел, как солнце село в вечерние волны Балтийского моря, — видимо, голод давал о себе знать. Оно село в волны Балтийского моря, на станции Сестрорецк, где Виль жил в детстве…

Так добрались они до автобусной станции и вот уже час ждали автобус на Ришон-Лецион.

Раз семь село солнце в Сестрорецке или разу в Иерусалиме.

Станция была полна народу — солдаты, девушки в майках, ребята с рюкзаками, дети, царственные фалашки, старик с собакой.

Все напоминали астрономов — внимательно следили за солнцем. Старикан разговаривал с собачкой на идиш.

— Ну, — сказал дядька, — где ты видел, чтоб с собакой говорили по-еврейски?! С евреем по-собачьи — пожалуйста. Но наоборот?!

Начинало темнеть. В синем вечере светились зубы фалашек. Кричали дети. Собачка слушала на идише песню.

Рядом с ними сидел солдатик, тонкий, молодой.

Дядька не мог отвести от него восторженного взгляда.

— Ты видел еще где-нибудь таких солдат? — периодически спрашивал он.

Солдатик насвистывал и чистил свой автомат. Патроны лежали рядом.

— Патроны всегда с собой, — объяснил дядька и протянул ладонь к солдату. — Капитан танковых войск!

Солдатик пожал, продолжая насвистывать.

— Перед отъездом чуть не дали майора, — сообщил дядька. — А это — племяш, лейтенант, живет в Европе.

— Я писатель, — поправил Виль дядьку.

— Это понятно, но чин-то какой у тебя? В Пищевом тебе что дали?

— Младшего лейтенанта.

— Ну я и говорю — лейтенант!

Солдатик как-то странно смотрел на Виля.

— Ты недоволен, что он живет в Европе, — спросил дядька, — что он не приехал сюда?

— С чего ты взял? — удивился солдатик, — все евреи живут в Европе. Виль удивился.

— Пардон, как это — все? Вот ты не живешь?

— Я израильтянин, — ответил солдатик, — евреи живут в Европе, в Америке. Здесь живут израильтяне.

— А они что — не евреи? — спросил Виль.

— Они вышли из войны! — ответил солдатик.

Дядька засиял: — Ты видел где-нибудь таких мудрых солдат?… — и обратился к солдатику: — Тебе не холодно? У нас лишняя кофта.

Он начал стягивать свою.

— Спасибо, у меня есть.

— Ничего, так будет теплее, — дядька натянул на него шерстяной свитер.

— Мне кажется, что он меня презирает, — сказал Виль дядьке.

— Чего вдруг?

— Что я здесь не живу.

— А почему ты должен здесь жить? — спросил солдатик.

— Я знаю? Может, чтобы стать израильтянином… Чтобы не обзывали жидом.

Виль до сих пор помнил, как его обзывали. Он никогда не говорил, что он половинка… Он дрался. От этих боев у него остался сломанный нос и шрам возле глаза.

— Что, — не понял солдатик, — что это «жид»?

— Жид?! Это кайк, юпэн, саль жюив! Что ты моргаешь?

Солдатик молчал, озираясь по сторонам.

— Эй, — бросил он девушке в синей майке, — ты знаешь, что это «жид»?

Девушка смотрела на них из-за больших очков:

— Конечно. Жид. Андре. Французский писатель.